– Хорошо, что наш разговор начинается с «Чайки». Это прекрасная пьеса, одна из лучших, которые были написаны человечеством. И неслучайно говорят о «вечной загадке «Чайки». Это правда – сколько ни ставьте, сколько ни вчитывайтесь, сколько ни старайтесь понять, всегда в ней найдется что-то новое, что-то удивительное, всегда будет место для открытий. Кто-то из светских критиков написал сразу после премьеры: «Чайку» будут играть и когда нас не будет». Очень просто сказано – и очень точно.

Мы имеем дело со студенческим спектаклем. Для меня это особая материя. Во-первых, совсем молодые люди должны играть героев, которые много старше. И не всегда им для этого хватает опыта, знаний, понимания. Во-вторых, все, кто имеет дело со студенческими спектаклями, знают, как они изменяются со временем. Ты смотришь премьеру – это одно впечатление, не всегда хорошее. Но проходит полгода, ты приходишь на диплом – и видишь совершенно другую работу. И думаешь – как же эти ребята выросли, какими стали интересными, взрослыми, уверенными. И я отдаю себе отчет, что увиденное нами сегодня – далеко не окончательный итог, что эта работа еще будет трансформироваться, что спектаклю еще предстоит окрепнуть и вырасти. И наконец, еще одно свойство студенческих спектаклей – их недолговечность. Это цветок, который живет очень короткий срок. Причем цветет иногда роскошно, пышно разворачивается, благоухает – а потом исчезает.

Что меня заинтересовало в этой «Чайке», текст которой мы знаем почти наизусть? Есть такой термин – «поток сознания». Так вот здесь, я бы сказала, был создан своего рода «поток общения». Создан непонятно как – это загадка режиссуры. И я вдруг увидела людей, которые живут в этом имении своим кружком, своим кланом, которые привыкли друг к другу, все друг про друга знают и многое друг другу прощают. А дальше происходит вот что: в этот привычный и уютный круг врываются чужие. Является девушка с другого берега – Нина Заречная, приезжает Аркадина, привозит своего Тригорина. И начинают выстраиваться какие-то новые отношения.

Это было показано поразительно точно и без нажима – этот «поток общения», которого я не видела в других спектаклях у других режиссеров. В других спектаклях у других режиссеров, например, как-то забываешь, что Полина Андреевна и Маша – на самом деле мать и дочь. Здесь это помнишь постоянно. Ты чувствуешь эту связку, ты видишь, что они в чем-то очень похожи, что Маша генетически унаследовала от матери определенный тип любви – любви упорной, настырной, неотвратимой, вот люблю – и будут добиваться. И как Полина Андреевна добивается Дорна, так Маша пытается добиться Кости. И эта связь двух женщин оказывается очень интересной.

Замечательный доктор Дорн – Антон Войналович. Когда он рассказывает о Генуе или рассуждает о мировой душе – ему абсолютно веришь. Веришь, что он бывал в европейских столицах, веришь, что он размышляет о высоких материях. Казалось бы, перед нами молодой человек, но не каждому 40-летнему актеру в этой роли даришь такое доверие.

Очень хорош Шамраев – Женя Иванов. Обычно на роль управляющего ставят старого, ненужного актера из второстепенного состава. А здесь такой крепенький, упругий, полный сил Шамраев – и смотрите, как выстроен рисунок роли: он хорошо понимает, среди каких людей оказался. Да, все вокруг писатели и артисты, все талантливые и великие, но и он не лыком шит. «А рожь кто будет возить? А хомуты где я вам возьму?» Это читается как определенный принцип компенсации.

Наташу Аксенову в роли Аркадиной можно похвалить. Но при этом стоит заметить, что игра актрисы становится чересчур уверенной. Такое ощущение, что она уже все выучила и знает, как будет это делать на преддипломе, на дипломе и так далее. Сыграно абсолютно профессионально. Но… слишком уж предсказуемо. Каких-то открытий, чтобы – ах, я как зритель этого не ожидала, – этого не случилось.

И наконец, перехожу к самому для меня сложному. У нас есть два героя, Нина Заречная и Костя Треплев. Когда Мейерхольд прочитал первые пьесы Чехова, он сразу дал определение, которое до сих пор любят цитировать все наши театроведы, – «группа лиц без центра». Это очень точно и очень эффектно. Но ведь все равно, когда вы смотрите спектакль, вы бессознательно ищете и находите для себя этот центр. И в центре этой «Чайки», мне кажется, должны быть или Костя, или Нина.

Что касается Кости, то меня очень порадовало назначение Виктора Грудева. Сначала я недоумевала – почему именно его выбрали на роль Треплева? Пока не наткнулась на одну запись Станиславского. Станиславский репетировал «Чайку» с Михаилом Чеховым. И писал, что Треплеву нужно больше мужественности, что это мужественный герой – он борется за свое искусство, за свой театр. Чехов тогда не сыграл. Но увидев Грудева в роли Треплева, я поняла: при том, что он такой простой, мужское, мужественное начало в нем присутствует. Чего ему не хватает? Допустим, его переживания глубоко скрыты, потому что люди такого типа, наверное, своих чувств не выдают. Но я как зритель должна эти переживания понять. А это происходит далеко не всегда. Я вижу, как он то натягивает тетиву, то ослабляет. Да, в принципе, можно Костю вывести в центр спектакля, но тогда ему надо тогда играть более убедительно, выразительно и заразительно.

И наконец – о Нине. Заречную я для себя в этом спектакле просто вынесла за скобки. Можно ли вообще Нину выносить за скобки, если спектакль называется «Чайка»? Вы скажете – это невозможно. Однако есть великий прецедент – первая «Чайка», сыгранная на сцене МХТ, в декабре 1898-го. Чехов тогда не принял спектакль Станиславского, не принял Нину Роксановой. Он буквально требовал, чтобы эту актрису убрали из спектакля. Ему не нравилась ее истеричность, ее плаксивость. И не только ему. Я просмотрела рецензии, которые вышли на следующий день после премьеры. Все рецензенты были солидарны: «Любая другая актриса была бы лучше на этом месте».

Но смотрите, что получается: несмотря на то, что не было Нины, спектакль состоялся. И не просто состоялся, это была революция, это было рождение режиссерского театра в России. То есть выходит, что «Чайка» может производить впечатление и в отсутствие убедительной Нины.

И именно это происходит с нашей, студенческой «Чайкой». Она оставляет ощущение акварели. Где-то, в чем-то, может быть, недописанной, но очень близкой тебе и дорогой.

Но можно взглянуть на образ Нины с другой стороны. Отнестись к нему не как к незаконченной актерской работе, а как к сознательному режиссерскому решению. И тогда получается такая история. Девушка с другого берега, чужая, незнакомая. Девушка как девушка, в которой, откровенно говоря, нет ничего выдающегося и необыкновенного. Собственно, почему ее любит Сорин? Почему ее судьбой интересуется Дорн? Про Костю и Тригорина я уже не говорю. Что в ней такого особенного? А там ничего особенного у Чехова и не написано. И тем не менее, появление этой девочки, ничем не примечательной, просто другой, с другого берега, – посмотрите, какое оно вносит разрушение в этот мир! Не будь этой девочки, мать и сын не ссорились бы так страшно. Никакой дуэли бы не случилось. И не было бы первой попытки самоубийства Кости. И почему бы не допустить, что Костя в конце концов увидел бы влюбленную в него Машу другими глазами? Тем более что Маша в этом спектакле в исполнении Клавы Качусовой очень интересна. Многие мои коллеги говорили, что это лучшая роль. Но тут возникает Нина… 

И значит во что мы упираемся? Мы упираемся в какие-то непонятные законы жизни. Жизнь не очень-то руководствуется законами логики, законами здравого смысла. Мы не знаем, чем она руководствуется, по каким принципам действует и как устроен это мир. И надо признать, что по большому счету от наших усилий ничего и не зависит. Ничего не зависит от усилий Маши, от усилий Кости, ничего не зависит от усилий самой Нины. И вот здесь мы попадаем уже в главное русло чеховской драматургии, что роднит его с Метерлинком. И тогда спектакль приобретает в моих глазах налет такого абсурдизма – и становится для меня очень интересным.

Напоследок скажу, что мне очень понравилось оформление спектакля – светлый бежевый фон, и венские стулья – какой все-таки благородный предмет! – и игра теней. Очень хороша тема концерта – когда Медведенко заводит свои романсы, или когда в самом начале все исполняют «Вечерний звон», который постепенно, сам собой переходит в какую-то лихую пляску: все свои, все хорошо, еще никаких трагедий, и никакая чайка в эти края еще не залетала. И в целом режиссура в этом спектакле очень сдержанная, ненавязчивая и тонкая. Очень проницательная и проникновенная. Так мне показалось.

Но мне бы, конечно, хотелось, услышать, что скажут зрители.

– Знаете, у меня тоже возникло такое ощущение, будто я впервые слышу этот текст. Хотя, конечно, «Чайку» я много раз видела, но ощущение новизны, проявленности текста в этом спектакле поражает. И второе: я впервые увидела попытку поставить пьесу, которую не поставил Костя. Да-да, ту самую – «Люди, львы, орлы и куропатки…» Мне показалось, что режиссером была сделана попытка реализовать представления героев об искусстве и именно через призму этих представлений попробовать взглянуть на жизнь. И этот абсурд, как вы его назвали, эта случайность жизни – она совсем не случайна, если смотреть через метафизическую, философскую призму. Мне показалось, что этот спектакль совершенно ясно обнажил конструкцию пьесы. Я никогда такого не видела. Притом что спектакль воспринимается очень легко, искренно, через сердце, это совершенно не мешает ясно увидеть его логическую структуру. Это сегодня крайне редкое и очень гармоничное сочетание.

И вот что еще я хотела бы сказать. Людей сегодня на обсуждение могло бы прийти гораздо больше. Очень многие мои знакомые видели эту «Чайку». И почему они не пришли? Потому что побоялись «разбора полетов». Потому что у них остались от спектакля какие-то личные, дорогие сердцу впечатления, которые они очень берегут.

– Я понимаю, что актеры и режиссер хотели сказать и сказали больше, чем я смог увидеть. Так что мои впечатления о спектакле, конечно, не исчерпывают режиссерского замысла. Начну с того, что, как это всегда свойственно Афанасьеву, Чехов у него получился очень живой. Я помню «Чайку», которую я видел в МХТ. Скучно. А здесь ты смеешься, грустишь и переживаешь, зал маленький – и полное ощущение, что ты находишься там, на сцене, вместе с героями. Интересно было бы сравнить, как бы тот же самый режиссер поставил «Чайку» со взрослыми актерами и что бы из этого вышло. 

– Признаться, с самого начала я думал – придется делать скидку на то, что спектакль студенческий, но оказалось, что никакой скидки делать не надо. Очень зрелая игра. Меня поразило, что ребята чувствуют себя на сцене так спокойно и уверенно – словно в настоящем, «взрослом», хорошем театре. Я тоже видел за свою жизнь несколько разных «Чаек». Каждый режиссер ставит про свое. Я вернулся домой и долго думал, про что и про кого этот спектакль. И пришел к выводу, что ни про кого конкретно из героев. Спектакль про то, что на самом деле мало кому из нас, живущих, удается достичь состояния подлинности. Все к этому стремятся, но далеко не всем достает сил отказаться от неподлинного. И получается так, что из всех персонажей только Нина, пройдя все испытания и путь от девочки, которая ничего не соображает ни в жизни, ни в театре (пик этой неподлинности – когда она, непонятно как накрашенная, едет покорять Москву), в конце концов, в последней сцене, в последнем монологе действительно достигает подлинности. А вот Костя после разговора с ней, после приезда матери и Тригорина, понимает, что ему этого достичь не удастся. Поэтому он стреляется. Для меня всегда было важно во всех «Чайках», которые я смотрел, почему он это сделал. Он добился известности, он публикуется в журналах, он получил, что хотел, - и, тем не менее, он кончает с собой. В этом спектакле понятно, почему.

И те же вопросы на самом деле решает и не может решить каждый из персонажей. Аркадина – она не подлинная с самого начала и до конца. Маша решает отказаться от любви. Дорн не хочет взять на себя ответственности за близкую женщину. Сорин вообще не смог реализовать ни одну свою мечту. Управляющему по большому счету надо повеситься от такой жизни, когда жена ему изменяет, дочь от другого человека, а он бодрится и ни на что не обращает внимания.

Это очень ясно показано во сне Нины – сне, которого нет у Чехова, но который есть у Афанасьева. Аркадина в этом сне читает монолог Нины – «Люди, львы, орлы и куропатки…». Она тоже в глубине души понимает: то, за что она получает цветы и аплодисменты, - на самом деле рутина, ненастоящее. А настоящее, может быть, совсем в другом – там, куда она тоже могла бы подняться, продвинуться, если бы захотела и нашла в себе силы. Но в том-то и дело, что этого никогда не случится.

– У меня возникла такая мысль. Очень часто большое, серьезное литературное произведение у нас связано с неким ярким иконическим знаком, неким визуальным кадром. В «Анне Карениной» это героиня, которая едет на вокзал и читает по пути бесконечные бессмысленные вывески. В «Терезе Ракен» это холодная вода в реке. И так далее. В «Чайке» Афанасьева есть несколько таких моментов, которые в моем зрительском опыте останутся навсегда и навсегда будут связаны с этой чеховской пьесой. Притом что они придуманы конкретно здесь и сейчас этим режиссером для этого спектакля. Это голая, дрожащая нервной дрожью спина Маши. Это вся компания, которая сидит при скамье, как при гробе. И это Нина с топором. Для меня вообще округлые, уютные предметы – венские стулья, и топор, который стоит рядом, в этом спектакле все время как-то вступают в диалог.

Конечно, это очень ансамблевый спектакль, и я бы всех ребят за него поблагодарила. Но есть особые открытия. Например, доктор Дорн. Обычно, сколько я смотрела, у Дорна вся его победительная мужская история, она уже в прошлом. Обычно так играется, что да, все эти его романы когда-то были, но теперь остались в легендах, преданиях. Но этот артист принес состояние магии и совершенно невероятного мужского обаяния в момент «здесь и сейчас». И от него, конечно, глаз не оторвать. Поэтому все дуэты, в которых участвует Антон Войналович, смотрятся очень красиво и очень выпукло.

Потом мне очень дорога сцена, в которой Тригорин жалуется на свою писательскую судьбу. Вообще, я считаю, Виктор Кононенко – очень стабильный артист, два самых стабильный артиста в этом спектакле – Тригорин-Кононенко и Шамраев-Иванов. Они всегда играют одинаково хорошо, они надежны и постоянны в этом ансамбле. Хотя у других артистов, возможно, бывают более высокие взлеты. Так вот, мне запомнилась – и я ее очень жду всякий раз, когда смотрю спектакль, - сцена, где Тригорин жалуется на свою писательскую судьбу. Потому что обычно это у нас играется как рутинная жалоба: человек устало роняет безвольные, погасшие, никак не заряженные слова. А здесь, говоря о том, какая у него тяжелая жизнь, артист вкладывает в свои слова настоящую страсть, и я ему очень сочувствую, очень его жалею. И даже когда он в последнем акте превращается в эту бездушную машину, в это чудовище, я помню его диалог с Ниной и сетование на то, что он заложник ситуации, заложник литературного процесса и денежных обязательств. И я не могу испытать к нему отвращение.

Меня очень трогает в этом спектакле Маша. Обычно когда актриса страдает на сцене, на это смотреть скучно и неловко. А Клава Качусова умеет так существовать в своем страдании, что тебе ее и жаль, и ты ее понимаешь, и хочется даже как-то ей помочь – но нечем. Получился такой трогательный и очень современный персонаж. Отчасти я даже согласна с Валерией Николаевной Лендовой, что Маша с ее победительной женственностью в этом спектакле достойно соревнуется с Ниной. Но мне кажется, это и хорошо, когда мы можем внутренне примерить Косте и ту, и другую женщину. 

Мне и Заречная Кати Барабашовой здесь нравится. Мне нравится, что она такая энергичная, прямая, полная сил. Такая комсомолка 30-х годов. Она красавица, умница и, возможно, даже спортсменка. Поэтому в самом начале кажется, что она пришла в какую-то не свою историю. Для чего ей этот театр? Она такая здоровая – во всех смыслах. Психически здоровая, физически – ее бы на парад физкультурников какой-нибудь. А она зачем-то встряла в эту историю с искусством, и оно ее, конечно, погубит. Вот вы говорите, что она все разрушает, но ведь эта история и ее разрушает, причем она-то заплатила за все своей жизнью. Это спектакль на самом деле про ее жертвоприношение. Хотя погибает Костя, но жертву искусству приносит именно она. 

– Спасибо Яне за то, что хорошо отозвалась о Заречной, а то в одиночку спорить с Валерией Николаевной мне бы, возможно, не хватило духа. Вообще, Заречная у Чехова – это такой сложный и загадочный персонаж, который оставляет простор для любых режиссерских интерпретаций. И всегда очень интересно, что же постановщик сделает с Ниной на этот раз. И тут я вижу свежую, юную, невинную, прелестную девочку, мечтающую стать актрисой, которую играет свежая, юная, невинная, прелестная девочка, которая тоже мечтает  стать актрисой. То есть полное совпадение оригинала с персонажем. И это совпадение меня безумно подкупило.

Нина в первом акте – это начало жизни, это ожидание, это неведение и неискушенность, это белый лист, на котором судьбе еще только предстоит начертать какие-то письмена. Можно сыграть трагедию, страдание, судьбу, характер, что-то понятное и определенное – но свежесть, невинность и чистый лист сыграть очень трудно, почти невозможно. В это можно только попасть. И актриса попадает. Попадает всей своей органикой. И неудивительно, что все мужчины от старика Сорина до молодого Треплева в нее влюблены. Потому что эта юность, эта свежесть, эта распахнутость навстречу будущей жизни не могут не трогать и не подкупать.

Но именно потому, что актриса так хорошо попадает в Нину Заречную в первом акте– органически попадает, – ей очень трудно быть убедительной во втором. Для того, чтобы по-настоящему сыграть драму женщины и актрисы, у женщины и актрисы должен быть опыт жизни, опыт невосполнимых потерь. Чего, разумеется, трудно ждать от 20-летней студентки. Но для повзрослевшей Заречной второго акта этот опыт необходим.

Маленький реверанс в сторону режиссера. Сложный для меня как для зрителя эпизод –длинный диалог Тригорина с Ниной о счастье и несчастье быть творцом – здесь сделан очень свежо и неожиданно. Обычно в других «Чайках» получается довольно занудная и статичная сцена. Каждый раз это своего рода вызов режиссеру, и каждый режиссер отвечает на него по-разному и далеко не всегда удачно. Здесь в параллель привычным чеховским словам идет разговор двух тел – и получается сцена, наполненная ярким эротизмом. Герои рассуждают о высоких материях, а тела их сигналят о другом: ты мне интересен, меня к тебе тянет. И это придает обычно скучному диалогу новый смысл и новый динамизм.

– Я искренне считаю, что это лучший спектакль из тех, что были поставлены за всю 10-летнюю историю театрального института.

Есть два важных момента, о которых все режиссеры в принципе знают и все говорят. Но говорить – еще не значит делать. Первое – это осмысленность слов, написанных автором. То есть все слова, произнесенные во время действия, должны быть уместными, они должны быть вписаны в ситуацию, обусловлены происходящим на сцене и характером персонажа. Почему порой бывает скучно смотреть тот или иной спектакль? Потому что слова, которые говорит актер, не вытекают ни из ситуации, ни из внутреннего мира героя, они просто лучше или хуже прочитаны, проинтонированы, и я как зритель не вижу, не чувствую в них смысла. У Сергея Николаевича каждое слово у каждого персонажа весомо и значимо – каждое может и должно прозвучать именно здесь и теперь. И ни одна фраза не произносится просто так, только потому, что у Чехова «так написано».

И второй момент. Да, с одной стороны, Афанасьев по-режиссерски выявляет и проясняет каждое чеховское слово. А с другой – применяет обратный режиссерский ход: он сдвигает, переосмысляет ситуацию, сто раз понятную и известную. И смещение акцентов вдруг обнажает новый, свежий смысл. Вот например: все привыкли считать, что Нина, такая наивная и неопытная, вначале любит Треплева, а потом влюбляется в Тригорина. Афанасьев говорит – нет, она изначально Треплева не любит. И тогда сразу становится понятно, почему она так говорит, почему так действует, и даже ее фраза, что в пьесе обязательно должна быть любовь, сразу обретает смысл. Я не думаю, что Чехов все так и задумывал, но в нашем конкретном спектакле это становится закономерным и неизбежным.

Почему герои «Чайки» получились такими живыми? Мне кажется, это связано с пониманием человека, его характера, его сущности, его душевных движений. Пониманием в первую очередь со стороны режиссера, а он уже передает это понимание своим актерам. Я имею в виду диалектику души, внутреннюю логику человека. Ведь человек внутри себя чрезвычайно противоречив, полифоничен, конфликтен. И говоря сегодня одно, а завтра другое, он не лжет. И то, и другое – правда. Можно говорить одно, а чувствовать другое – мы все знаем, как это бывает, когда мы словами пытаемся скрыть свои истинные мысли и намерения. Вот эту тонкую диалектику чувств Сергей Николаевич очень умело вскрывает. Я рад, что наши ребята этот опыт получили, и когда они придут работать в другие театры с другими постановщиками, у них останется это образец и идеал.

Ну и последнее. Конечно, почти у каждого из актеров есть свои недостатки, и мы их прекрасно видим. Но это тот удивительный, редчайший случай, когда над каждым отдельным недостатком надстраивается великолепное произведение. 

– Во-первых, что я должен сказать: спектакль получился таким лишь благодаря тому, что в нем играют такие исполнители. Ни мудрость автора, ни талант режиссера, ничего не спасет, если нет людей, которые видят, слышат, понимают тебя и самое главное – решаются на такую степень откровенности. Я говорю даже не о том, что Катя, когда я ей предложил снять с себя все, спросила: «И трусы тоже?» Я сказал – да, и трусы тоже. Это степень откровенности очень понятная. Но я имел в виду другое. Ту степень откровенности, которая позволяет Маше любить двоих и не стесняясь это демонстрировать. Ту степень откровенности, которая позволяет Аркадиной на глазах у всех домашних практически вступать в половые отношения с Тригориным и делать это почти художественным произведением. Ту степень откровенности, которая позволяет Тригорину любить эту тварь Аркадину и не стыдиться этого. Потому что быть любовником такой женщины – это надо быть совсем сумасшедшим. Степень откровенности – всегда самый большой барьер, самое большое препятствие в работе с актерами. Они боятся быть бесстыдными – в хорошем смысле слова.

Доверие – оно не сразу к нам пришло. Но каким-то чудесным образом все-таки пришло. Конечно, это студенты, молодые актеры, их взгляд на эту пьесу еще наивен, а она требует некоего жизненного опыта. Чтобы сыграть Заречную, надо как минимум прожить и пережить все, что она прожила и прочувствовала. Нельзя в двадцать лет представить себе, как это – опуститься на самое дно, потерять ребенка, быть позором всей Москвы, любовницей, на которую все показывают пальцами, бездарно отыграть два года на корпоративах, в кабаках, в антрепризах – и не сломаться. Откуда Кате это знать? Но чутье, интуиция – то, на чем держится обычно актерский талант, – у нее есть. И у них у всех есть. Они не постеснялись, не побоялись это из себя достать.

Я согласен, что «Чайка» - одно из лучших произведений драматургического искусства, когда-либо созданных человечеством. Для меня это совершенная пьеса. И мне кажется, что взгляд такой юной команды на столь серьезное произведение – это как раз очень интересно. Ребята смогли его каким-то образом постичь, осознать, присвоить и преподнести нам, не стесняясь, в том виде наивного понимания, в котором спектакль существует сегодня. Поэтому, я считаю, все получилось так притягательно и убедительно. Поэтому я благодарю всех ребят, с которыми мне пришлось работать.