«Лакомство»: Жратва, как способ реализации таланта

Вы покупаете книги только потому, что вам понравилась, как она издана? Я – да. Если автор незнаком, а книгу приятно взять в руки, внимательно рассмотреть обложку, полистать плотные шелковистые страницы. Тогда я иду к кассе, и, как правило, не ошибаюсь. Так было и с романом французской писательницы Мюриель Барбери «Лакомство». «Лакомство» – роман в новеллах. В нем две сюжетные линии. Первая – воспоминания умирающего гастрономического критика, который создавал славу одним ресторанам и сокрушал другие. Он пытается вспомнить единственный вкус, который запал ему в сердце, который является для него божественным откровением. В этих поисках он перебирает роскошные застолья и безупречные в своей лаконичной простоте трапезы, вкус и запах блюд, которыми наслаждался в детстве и юности. Даже любимый пес для него пах свежей сдобой «являя собой бесконечную живую оду теплой булке». Эти воспоминания в романе перемежаются монологами окружающих умирающего людей. Самых разных людей. Старика нищего, просящего милостыню возле его дома, жены, бывшей любовницы, личного врача, племянника… На первый взгляд никак не связанные между собой, они постепенно складываются в мозаику. В портрет человека, талантливого, амбициозного, но невыносимо деспотичного. Которого, по сути, никто кроме жены не любил, и о чьей скорой смерти никто не жалеет: «Умри старый человек. Нет тебе ни покоя, ни места в этой жизни», - говорит ему алебастровая Венера, стоящая на письменном столе. Эта, и так безрадостная картина, к финалу романа приобретает масштабы человеческой катастрофы. Герой понимает – он всю жизнь обманывал себя, предавая то, что по-настоящему любил. Тем не менее, тягостного впечатления книга не оставляет. Главный герой, в конце концов, вспоминает вожделенный вкус. Тем более неожиданный, что он идет вразрез со всеми принципами, проповедуемыми им на протяжении жизни. И наступает катарсис. И, конечно же, книга оставляет долгое послевкусие, благодаря яркому сочному языку, и тем воспоминаниям из детства, который любой читатель охотно примеряет на себя. Воскресное утро, дразнящие запахи из кухни, шкворчание сковороды. Бабушкина или мамина стряпня, вкуснее которой не было на свете. Кстати, несмотря на многообразие и соблазнительность блюд, описанных в романе, начиная от простого, только что сорванного помидора, и заканчивая утиной грудки по-пекински, с барбарисом, обжаренной в сотейнике, в сочетании с крамблем грейпфрутовым по-креольски и глазированным луком-шалоттом, желания немедленно пойти в ресторан или хотя бы открыть дверцу холодильника, не возникает. И не потому, что описано плохо. Просто автор ставит совсем другую задачу. «Жратва служила лишь предлогом или, может быть даже окольным путем, для того чтобы дать миру его талант чистой пробы», - говорит о главном герое го племянник. Да и сам герой, в деталях вспоминая очередную трапезу, понимает: «Еда была простая и вкусная, но и еще кое-чем я насытился, да так, что устриц, ветчину, спаржу и пулярку можно отнести к разряду второстепенных аксессуаров, - то была сочная живая речь, грубоватая, с неряшливым синтаксисом, но согревающая душу какой-то юной неподдельностью. Я лакомился словами, что иной раз доставляют куда больше удовольствия, чем телесная пища». И такого лакомства в романе достаточно.