Маленький сибирский городок Унтиловск в царское время был местом ссылки и с победой советской власти мало изменился. Здесь собралась странная и разношерстная компания «бывших» - бывший поп, бывший революционер, бывший купец, бывший интеллигент. Они дружат и враждуют, пьянствуют и женятся, ходят в баню и играют в шашки, и всех их объединяет одно – они выпали из настоящей жизни, из своей собственной судьбы и уже не в силах вырваться из этого замкнутого унтиловского пространства. Но поверх этого быта, этой засасывающей рутины, этой грязной обыденности в каждом из них живет мечта о чем-то несбывшемся, о чем-то высоком и прекрасном. О счастье, может быть.
И вот в крошечном, заснеженном, оторванном от «большой земли» городке появляется женщина из другого, внешнего мира… Что принесет этот нежданный приезд обитателям Унтиловска? Может быть, то самое, страстно ожидаемое счастье? Портал Сибкрай.ru предложил известным новосибирским театральным критикам поделиться мнениями о спектакле.

Галина Журавлева, театровед:

- Мне кажется, что это очень афанасьевский спектакль. Он встает для меня в ряд тех работ, которые сделаны этим режиссером по советской литературе. Вспомните: в самом начале своего творческого пути Сергей Николаевич обращается к «Щепке» Зазубрина – повести о первых, трагических страницах в истории советского государства. Затем были «Утиная охота» Вампилова, и володинские «Пять вечеров», и «Зеленая зона», и «Спешите делать добро», и «Взрослая дочь молодого человека»… И вот перед нами еще один вариант советской драматургии, еще один вариант советской жизни. И мне показалось, что в этом спектакле сконцентрирован весь прежний опыт работы Афанасьева с советской пьесой.
История о жителях Унтиловска сосредоточена в своеобразном любовном треугольнике, где есть герой – Буслов (заслуженный артист России Николай Соловьев), есть антигерой – Черваков (артист Андрей Яковлев), и есть Раиса, женщина, которая навсегда вошла в их жизнь (Нина Сидоренко). И мне кажется, что в этой истории любви заключены какие-то совершенно парадоксальные наблюдения, выводы, размышления – не только о героях пьесы Леонова, но и размышления режиссера Сергея Афанасьева вообще о душе человеческой, о ее глубине, о ее непонятных загадочных изгибах, о ее тайнах и парадоксах.
Судите сами. Буслов шесть лет лелеял мечту и надежду, что любимая женщина к нему вернется и счастье будет вновь возможно. И вот она возвращается – и что же? Мосты сожжены, эта женщина никогда не станет для него тем, чем была когда-то. И тогда он велит вынести из дома ее пианино. Это заветное пианино стояло открытым и ждало возвращения хозяйки шесть лет. Это пианино для Буслова шесть лет было символом его любви. И оно ему больше не нужно. Нянька плачет – что ты делаешь, ты хоронишь Раису. Но для него возврата к прошлому уже нет.
А что мы видим в Червакове? Это не просто шут, который постоянно всех веселит и всякий раз появляется в новой маске. Перед нами история сломанной личности. Он сам о себе говорит – я подонок, он ведет себя, как подонок, и наконец мы верим – да, он действительно подонок. Но финал все переворачивает. Приходит известие – Раиса уехала. И Черваков в себя стреляет. Что это – самоубийство или очередной розыгрыш? Режиссер не дает нам ответа. Но я это понимаю так: вот человек, который сам расписался в своей подлости, в том, что в нем не осталось ничего светлого, но при этом он носил в себе такую любовь, что, потеряв ее, не в силах был больше жить.
Все эти метаморфозы, которые переживаются героями спектакля, интересны как тема для разговора о глубине человеческой души. Можем ли мы в конечном итоге что-то окончательно сказать о каждом – из тех, кто живет в этом Унтиловске, а может, из тех, кто живет с нами рядом? Насколько мы действительно способны постичь другого человека? Мне кажется, что Афанасьев хотел поставить спектакль именно об этом.

Ирина Яськевич, кандидат искусствоведения:

- Очевидно, что пьеса Леонида Леонова наследует русской драматургической традиции и абсолютно вписывается в линию, свойственную нашей отечественной литературе. Все эти образы так называемых «лишних людей», нигилистов, Федя Протасов Толстого, чеховские персонажи, которые так или иначе уходят от жизни куда-то – в себя, в вымышленную смерть, в небытие или в какую-то чисто географическую дыру, – все они выстраиваются в один ряд с героями «Унтиловска». И конечно, это пьеса абсолютно афанасьевская, он уже сделал на эту тему множество спектаклей.
На мой взгляд, в «Унтиловске» представлены все самые сильные стороны режиссуры Афанасьева и – извините, конечно, – все ее недостатки.
Спектакль безусловно очень яркий, безусловно очень изобретательный, безусловно Сергей Николаевич очень хорошо чувствует этот тип драматургии. Поэтому он умудряется соединить, казалось бы, несоединимое. С одной стороны – сочное бытописательство, свойственное его спектаклям, когда после окончания хочется пойти выпить и закусить, потому что на сцене так вкусно всегда едят, пьют, так смачно любят друг друга, так заразительно поют… Но с другой стороны, все это не остается на уровне простого натурализма, а волшебными сценическими приемами приподнимается и выводится на уровень метафоры. И в этом спектакле происходит то же самое: то снежок из рук бросают, вроде как метель, то там занавеска заколыхалась, то вдруг в этом чудовищном Унтиловске – одно название чего стоит – античный бюст появляется. Унтиловск – и античный бюст… И на таких парадоксах, на таких игровых вещах постановщик выстраивает мир, поднятый над бытом. Это безусловно сильная сторона режиссуры Афанасьева.
А к недостаткам я бы, пожалуй, отнесла то, что здесь не до конца продуманы, не до конца выстроены судьбы всех персонажей. Мне показалось, что это вопиюще не ансамблевый спектакль. Я увидела на сцене артистов из одного спектакля – это Артем Свиряков, играющий Редкозубова, и две барышни-сестрички, которые бегают в исподнем (Снежанна Мордвинова и Татьяна Жулянова), а Николай Соловьев (Буслов), Андрей Яковлев (Черваков), нянька в исполнении Марины Александровой – совершенно из другого спектакля. Они играют в разных манерах, и я не понимаю, почему так сделано. Почему такая разная стилистика сценического существования – с одной стороны, гротескная и эксцентричная работа Свирякова, эдакий аттракцион внутри спектакля, с другой стороны – живущие по законам психологического театра Соловьев и Яковлев.
Что касается главной героини в исполнении Нины Сидоренко, тут для меня опять многое неясно. Сидоренко – прекрасная молодая актриса с большими возможностями. Но актриса комедийного плана. Она клоунесса. А ее назначают на роль роковой женщины. Это femme fatale, это блоковская Незнакомка, это Настасья Филипповна, в которую все влюбляются, вокруг нее должно возникать какое-то поле, должна быть некая магия. А этого в артистке нет – что нельзя поставить ей в упрек, поскольку у нее есть другие замечательные качества. Но качеств роковой женщины нет, и я как зритель не могу понять, из-за чего весь сыр-бор, из-за чего рушатся мужские судьбы.
Теперь о главном герое. И фамилия-то у него – Буслов, и все говорят о его силе. Это мощная фигура мощного человека, который в состоянии был взять свою судьбу за рога. И которого сломали – безусловно сломали. Сломала жизнь. И эта женщина его сломала. И он превращается в эдакого эскаписта, который уходит в себя, которому больше неинтересен внешний мир. Но я в нем не чувствую силы – той, что написана Леоновым, той, что должна быть. И даже бывшей силы в нем не чувствую. По крайней мере в исполнении Николая Соловьева.
И рядом с Бусловым – Черваков, виртуозно сыгранный Андреем Яковлевым. Это человек даже не с двойным, а с тройным дном. Его внешняя клоунада скрывает очень сложную натуру и сложную судьбу. Он превращается в спектакле в исключительно интересную и яркую фигуру, и ты понимаешь: если Черваковы жрут Бусловых – значит, правильно делают, что жрут. И не случайно Черваков стреляется в конце – ведь он действительно любит Раису. Про Буслова я этого не могу сказать – любит он ее, не любит, все на каких-то обозначениях, я не вижу подлинности. А Черваков – вижу, что любит, вижу, что он страдает, что он изломан. И в конце концов именно он становится для меня главным героем спектакля. Он, а не Буслов.
В целом, хотя у меня осталось двойственное впечатление, но я бы сказала, что спектакль получился безусловно интересный. И то, что эта пьеса появилась в репертуаре и расширила наши представления о советской драматургии, – это замечательно.

Яна Глембоцкая, ректор Новосибирского государственного театрального института:

- Эту пьесу я с удовольствием читала и буду еще перечитывать. Любопытно, что она даже не антисоветская, а досоветская. Все, что Леонид Леонов будет писать дальше, в большой степени «ужалено» идеологией. А здесь есть некая попытка осознания новой жизни, когда интеллигенты и всякие «бывшие» еще присматриваются к советской власти. Это время до «великого перелома», до 1929 года, до больших репрессий, до раскулачивания…
Станиславский поставил «Унтиловск» в 1928 году на сцене Художественного театра. Для него это была попытка ответить на обвинения тех, кто упрекал театр, что он не отвечает на вопросы новой социальности. Станиславскому казалось, что эта пьеса как раз дает такой ответ, он участвовал в ее доработке, помогал автору адаптировать ее к возможностям театра. И был уверен, что спектакль получился, - а публика на него не пошла. Это был фактически провал.
В случае с премьерой в ГДТ, я думаю, что публика на этот спектакль как раз пойдет…
Мне кажется, «Унтиловск» попадает в контекст всей работы театра Афанасьева, там полно самоцитат – это и табуретки из «На дне» Горького, и стол с водкой из «Шуток в глухомани», и снежок, который постоянно приносят с собой, входя в избу, герои: «Метет!» - всякий раз повторяют и напоминают они. Это настойчивое припорашивание не дает нам забыть, что мы в Сибири, в ссылке, здесь все - «бывшие люди», здесь все попали в эту «щель во времени», как они сами о себе говорят. И если бы я искала название для рецензии, я бы придумала что-то вроде – «Осторожно, щель!» Как в лондонском метро объявляют: «Mind the Gap!» Это какая-то щель, провал, дыра, куда все они свалились и откуда не выбраться…
Для меня самая большая проблема этого спектакля – музыка. Во-первых, ее много. Во-вторых, одно произведение – а именно романс «Свеча горела на столе» – мне кажется вообще разрушающим художественность постановки. Потому что на это стихотворение не нужно писать музыки. Никакой. Вообще. Есть такие стихи, которые нагружены неким сакральным смыслом, обременены неким историческим шлейфом. И любое прикосновение композиторов к этим текстам оборачиваются кощунством. Тем более когда их исполняет такой певец, как Носков. Для меня это стало фальшивой нотой и болезненным переживанием, которые разрушали восприятие этого спектакля.
Хотя некоторые музыкальные номера, несмотря на всю попсовость, показались мне удачными. Например, коллективная тема песни Меладзе про «небеса обетованные», которую актеры исполняют в дурашливо-хоровой манере. Конечно, то, что они поют, – это молитва, пусть современная, но искренняя и истовая, и ощущение сакральности действа безусловно присутствует. И если вспомнить знаменитый «Московский хор» Додина, то этот спектакль можно было бы назвать «Сибирским хором».
Мне кажется, это очень интересное высказывание. Приятно, что там практически вся труппа занята и молодежь интересно работает, и даже те, кто занят только в хоре, делают все по-настоящему. И будет очень любопытно посмотреть, куда это станет двигаться, ведь спектакли Сергея Афанасьева имеют свойство вырастать. Они с момента премьеры не начинают разрушаться, как у многих других режиссеров, а живут и развиваются.

Лариса Шатина, профессор Новосибирского государственного театрального института:

- Я всегда считала и считаю до сих пор: Афанасьев как режиссер – абсолютно чистый романтик. Не в том смысле, что он мечтает о каких-то голубых далях, а по своей философии. И поэтому в его спектаклях есть эта связь обыденного и онтологического – связь двух миров – она задана четко и очевидно и выражается через эстетику.
Нам всем хочется дойти до сути – о чем спектакль. И есть моменты, когда это «о чем» я чувствую почти физически. Это происходит, например, когда Николай Соловьев произносил свою почти трагическую исповедь, а рядом лежит на кровати Андрей Яковлев, и отражение этой трагедии я вижу на его лице. То, что рассказывает – и может быть, не слишком убедительно рассказывает словами один герой, – без слов и куда более очевидно читается на лице другого. Афанасьев такие вещи любит делать, и это, конечно, идет от чеховского театра.
Но кое-что он берет и из театра вырыпаевского. Обычно, сидя на спектакле, всегда знаешь, какую режиссерскую задачу выполняет тот или иной актер. В «Унтиловске», конечно, режиссерское задание тоже было сформулировано, и все исполнители были расставлены как надо, и за каждым персонажем была своя история. Но помимо этого здесь был еще один важный момент: я давно уже не видела на сцене такого самозабвенного купания актеров в человеческих жизнях. И когда меня как зрителя захлестывали эмоции, когда мне становилось слишком грустно, слишком тяжело, слишком жалко этих людей, – за этим вдруг следовал совершенно оголенный режиссерский прием (Афанасьев не боится оголять свои приемы), какая-то театральная условность – снег, или песня, или музыка из другой эпохи. И этот прием как будто снижал трагизм происходящего, снимал мою эмоцию, мое задыхание, и казалось, что мне как зрителю можно перевести дух. Но вдруг оказывалось, что именно эта театральная условность, вставленная в эстетическую рамку спектакля, как раз и усиливает мою эмоцию, которая только что как будто от меня уже ушла. И так происходило на протяжении всего действия.
Для меня этот спектакль с его соединением обыденного и онтологического – своего рода энциклопедия русской жизни. Неважно, о каком времени идет речь, неважно, когда была написана пьеса. Эти герои могли жить в своем Унтиловске и в 1937-м, и в 1890-м. Когда речь идет о ссыльных, мне не надо считывать, о ком это – о декабристах или о социал-демократах. Сибирский городок Унтиловск – как некая шкатулка, в которой «сложены» разные судьбы. В этом маленьком городке отражается вся Россия. И для меня, как человека нестоличного, неевропейского, главное – это трагическое ощущение провинциальности. (Которое, впрочем, может быть где угодно – и в столицах, и в Европе.) И как выжить, как сохранить в таких условиях силу и яркость чувств, возможно ли это в наше время – этот вопрос задает режиссер нам, этот вопрос задаем себе мы, и это уже отсылка к нашим дням, к нашей сегодняшней жизни. Поэтому для меня этот спектакль очень значим и я рада, что он появился.