Спектакль в кастрюльке
– Признаюсь, Алексей Михайлович, тема эта для меня очень личная. Я хорошо помню свои собственные детские театральные впечатления, помню замечательные спектакли, которые видела на сцене нашего ТЮЗа – и когда была совсем маленькой, и позже, уже в школьные годы. Конечно, мне очень хотелось, чтобы такие же впечатления могли пережить и мои дети. Но став сама мамой юной зрительницы, я вдруг обнаружила, что мне с ребенком некуда пойти. Исчезли со сцены теплые, умные, добрые постановки моего детства, и им на смену пришли зрелища нового времени – пестрые, шумные, трескучие и, честно говоря, не слишком увлекательные.
С тех пор моя юная зрительница уже подросла, а меня продолжает мучить вопрос – что случилось с нашим детским театром? Как формируется его репертуар? Пишутся ли сегодня, как когда-то, в советские времена, пьесы для детей, и если да, то где они?
– Вы как будто угадали, придя ко мне с таким вопросом, потому что я и сам сейчас над ним бьюсь и пытаюсь как-то, хотя бы в рамках одного театра, его решить. Пытаюсь изменить отношение к детскому репертуару – изменить принципиально, радикально. Я понимаю, что невозможно совершить революцию ни за несколько дней, ни даже за несколько месяцев, что предстоит работа на годы, но первые шаги в этом направлении мы уже делаем.
Действительно – и думаю, что многие коллеги со мной согласятся, – говорить о радостях и успехах в области детского театра сегодня не приходится. При этом все твердят, что – да, конечно, нам надо воспитывать подрастающее поколение, искусство для детей – для нас самый что ни на есть главный приоритет... Но на самом деле по большому счету никому это не нужно и никто этим толком не занимается.
Ведь что сегодня происходит – как бы мы ни сопротивлялись, как бы нам ни было досадно, но постепенно нас приводят к тому, что искусство – это сфера обслуживания, театр – бизнес, а спектакль – продукт. И отношение к нему – тоже как к продукту, который может быть сделан по готовому шаблону, по испытанному рецепту: положим в кастрюльку один ингредиент, добавим другой, песенку, музычку, пару шуток, цвет, свет, взболтаем – и получим универсальный результат, гарантирующий быстрый успех. Вот такие мы сейчас детские спектакли в основном и видим.
– Вы говорите, что театр стал бизнесом. Но сегодня на потребительском рынке товары для детей самые востребованные. Детям покупается все самое дорогое и лучшее: питание, одежда, игрушки. Родители вкладывают деньги в детское здоровье, детское развитие, детское образование. Если искусство – это сфера услуг, то почему она отстает от других подобных сфер? Почему она не повернулась лицом к столь перспективному потребителю? У нас ведь не только детский театр страдает, у нас не снимается кино, у нас не пишутся книги для детей – за исключением «романов для девочек» и «детективов для мальчиков», но это, я думаю, за литературу все-таки не считается.
– Мне кажется, проблема тут в инерции мышления. Никто сегодня не хочет тратить время и силы на создание детского – простите уж за такое слово – продукта. Искусство для детей делается «по остаточному принципу» – мол, это же дети, им и так сойдет, все равно проглотят. Всем удобно жить в привычной системе координат.
– И когда она появилась, эта система? Когда мы к ней успели привыкнуть? Ведь в советские годы детский театр, детская литература, детский кинематограф были в сфере особого государственного и общественного внимания, и какие потрясающие книги, спектакли, фильмы выходили!
– Я думаю, перелом произошел в 1990-х годах. Чем были хороши советский детский театр и советская детская пьеса – в них присутствовала понятная идеологическая составляющая. Как мы воспитываем ребенка, чему хотим его научить, в какую сторону его ведем. Сегодня такой составляющей нет. Когда я в свое время с волнением читал «Мальчиша-Кибальчиша» или «Тимура и его команду», я знал, что те же идеи услышу и в школе от учителей, и дома от родителей, и в театре, и по телевизору. Сейчас – может быть, к счастью, – этих общих идей нет. Сейчас не работает ни одна тема, которая работала в Советском Союзе. Даже тема патриотизма и любви к Родине – в спектакле она прозвучит фальшиво и недостоверно.
– Детская дружба, первая любовь, верность и предательство, добро и зло – разве эти темы не работают? Разве с ними дети не сталкиваются сегодня, так же как и двадцать лет назад?
– Конечно, сталкиваются. И об этом можно было бы говорить со сцены. Проблема в том, что нет материала. Детских пьес навалом, но они такого качества, что взять их в работу невозможно. В этих пьесах есть и патриотизм, и любовь к Родине, и дружба – но такая дружба, от которой потом дружить не хочется. Хороших авторов, которые хорошо пишут для детей, крайне мало. Вот Ярослава Пулинович написала «Птица Феникс возвращается домой» – про птицу и котенка. И все сразу стали наперебой ставить. Потому что истосковались по хорошим детским пьесам. Появилась переводная «У Ковчега в восемь» на библейский сюжет, про трех пингвинов, – и сейчас нет города, где бы она не шла. Постановщикам просто больше не из чего выбирать.
Интим – предлагать!
– А про жизнь есть? Или только про котят и пингвинов?
– Про жизнь сложнее. Когда мне нужно было сделать спектакль для школьного возраста на большой сцене, я обратился к Драгунскому – мне всегда нравились его «Денискины рассказы». Потом на малой сцене у нас вышли «Чук и Гек» в постановке Полины Стружковой. Замечательная работа, которая объехала множество фестивалей. Ну а дальше что? Гайдар, Драгунский – хочется уже вырваться из этого круга советских авторов.
– Но ведь и дети стали другими. И им нужны другие пьесы. Сегодня часто приходится слышать, что нынешние школьники заметно отличаются от своих сверстников двадцать лет назад. Больше всего на это жалуются педагоги, но, наверное, это касается и детских режиссеров. Вот вы сами замечаете, что юные зрители в зале изменились по сравнению со временем, скажем, вашего детства?
– Если говорить о школьном возрасте, то, пожалуй, да. И понятно, что нам с этим приходится считаться – даже при выборе репертуара. Нынешнее поколение юных зрителей получает куда больше информации и куда быстрее ее переваривают, чем мы в их годы. Здесь, по нашу сторону сцены, это очень хорошо чувствуется. Помню, спектакль «Остров сокровищ» шел у нас в театре с позицией «12+», и очень скоро мы поняли, что имеем явное несовпадение нашего посыла и зрительских ожиданий. Дети к 12 годам уже наигрались в пиратов, им это больше неинтересно. Им нужен совсем другой материал. Какой – это, конечно, вопрос. Но точно – более острый, более сложный…
Вообще, нам сегодня пора понять для себя какие-то очевидные вещи. Конечно, мы не уйдем от зрелища – хотя бы потому, что у нас есть большая сцена, и она предъявляет свои права и требования. Но какого рода должно быть это зрелище? Если мы хотим посоперничать с Голливудом в 3D, с каким-нибудь IMAX’ом, мы заранее обречены на неуспех. По части зрелищности и спецэффектов театр априори проигрывает. Наши дети и в кинотеатры ходят, и в Интернете что угодно могут скачать, их ничем не удивишь. А в крупном торговом центре им покажут какое-нибудь яркое, пышное, громкое действо – с музыкой, с аниматорами, с прыгалками-кричалками. Попрыгали, растряслись, разбежались – забыли.
Театр – это все-таки что-то другое. Не кино, не Интернет, не потоковое шоу. Это некая история, некое переживание, это разговор по душам. Мы должны оставить театру его природную функцию живого, умного общения с живым, умным зрителем. Будущее развитие детского тетра – я в этом абсолютно убежден – связано с его интимностью, с его социальной и человеческой основой.
Это сложный путь. Мы пытаемся работать в этом направлении второй год и пока не можем похвастаться большими успехами. Очень трудно найти соратников. Для большинства моих коллег детский спектакль – это по-прежнему что-то шумное, пестрое, аляповатое, песни-танцы-хороводы и ничего больше.
– По-моему, эти люди просто забыли, как они сами были маленькими.
– Я тоже так думаю. Потому что в моем детстве самые яркие театральные впечатления были связаны как раз с неким эмоциональным шоком, с переживанием, с состраданием, с участием в судьбе героев.
Вообще, есть темы, о которых с детьми можно говорить только через хороший спектакль, хороший фильм или хорошую книжку. У ребенка появляется новый эмоциональный опыт – важный и нужный опыт, который не заработаешь, играя в компьютерные игры. Опыт, необходимый, чтобы стать человеком.
И постепенно в разных концах России люди это уже начинают понимать. Причем не только понимать, но и предпринимать в этом направлении какие-то шаги. Когда мы недавно были на фестивале в Москве, Паша Руднев (Павел Руднев – известный российский театральный критик, знаток современной драматургии – прим. ред.) очень интересно рассказывал о том, что происходит сейчас в лаборатории детского спектакля в МХТ. Красноярский ТЮЗ тоже проводит у себя подобные лаборатории. И после фестивального показа нашего «Чука и Гека» по той реакции на спектакль, по тому, какой был разговор после, – я видел, что этот театр востребован, что этот театр ждут. Все уже понимают, что над детскими постановками должны работать очень хорошие режиссеры – пытливые, ищущие, думающие.
То есть процесс пошел, что-то сдвинулось, мы не одиноки со своими надеждами, и ситуация в детском театре, похоже, все-таки будет меняться.
Мишка, брат Гамлета
– Что ставить в детском театре – это один вопрос, и вы говорите, что нет достойного материала. А второй вопрос – как ставить? В советских традициях – в наше время смешно и почти неприлично. В формате эксперимента и новой театральной эстетики – детская аудитория, скорее всего, не поймет и заскучает. «Пытливые и ищущие» режиссеры обычно работают на другую публику. Им важны фестивальные победы, отзывы критиков, оценка профессионального сообщества. Им хочется сделать себе имя, продемонстрировать новаторский подход и сказать новое слово в искусстве. А у детского театра совсем иная задача. Как совместить здоровые режиссерские амбиции и потребности маленького зрителя?
– Действительно, в детском театре в наше время имя не сделаешь. И мало кто сегодня готов посвятить себя столь «неблагодарному» труду, как создание спектаклей для детей. В России я знаю только трех режиссеров, которые занимаются этим осознанно, специально и профессионально, – Полина Стружкова из Москвы, Катя Гроховская из Питера и Юра Алесин, тоже москвич. Полина так вообще ни одного взрослого спектакля не поставила.
А в целом в обществе – и в театральной среде, и в зрительской – отношение к детскому театру сложилось как к чему-то несерьезному, неважному, вторичному. Хотя есть исключения: в прошлом году Андрей Могучий получил «Золотую маску» за спектакль «Счастье» по мотивам «Синей Птицы» Метерлинка. Народ просто был в шоке – детский спектакль взял главную премию года! Правда, детским его можно назвать весьма условно.
Вообще, это деление искусства на «детское» и «взрослое» существует скорее не в жизни, а у нас в головах. И отвечая на ваш вопрос о режиссерских амбициях – если постановочные ходы и приемы работают на спектакль, они будут приняты детской аудиторией. Не надо думать, что ребенок ничего не понимает. Он, может быть, поймет вас быстрее и лучше, чем взрослый, – если, конечно, вам есть что сказать, если вы не подменяете внешними придумками суть и смысл.
Почему я так часто возвращаюсь к спектаклю «Чук и Гек». Потому что в нем совпали наши стремления и ожидания, в нем все сошлось – театр, название, автор, подход, режиссерский талант Полины Стружковой. Все делалось по-честному, по-настоящему, без скидок и поблажек, максимализм просто зашкаливал. И получился маленький шедевр. Образчик того самого живого и теплого детского театра, к которому мы хотели бы прийти.
Для меня вообще Полина – человек уникальный. Кажется, что она знает про детей все. Она собирает комиксы, смотрит мультфильмы, она изучает психологию детского восприятия, она устраивает для малышей какие-то удивительные мастер-классы. Представьте – собираются человек десять ребятишек и сочиняют сказку. Начинает один, второй подхватывает, история растет, как снежный ком. А Полина все записывает. Потом они эту историю раскладывают по ролям, репетируют, ищут костюмы, родители в это время рисуют афиши. И наконец показывают зрителям. Аплодисменты, камера, вопросы актерам – как вы работали над спектаклем, они отвечают, все по-взрослому, и даже зарплата шоколадками.
Полина знает, как привлечь внимание ребенка, как удержать, как работать с его подсознанием, его страхами, его зажимами – это целая технология, трудоемкий и сложный процесс. А мы смотрим со стороны, из зрительного зала – и этих тонких нюансов, психологических приемов даже не замечаем, просто они вплетены в ткань спектакля, стали его частью.
– А вы сами, когда ставите детские спектакли, от чего отталкиваетесь? Вспоминаете себя маленьким? Или своих знакомых детей? Представляете их реакцию? Решаете про себя, что им понравится, а что нет?
– У меня, конечно, есть знакомые дети, и я могу представить и спрогнозировать их реакцию. Но дело не в этом. Когда мы репетировали те же «Денискины рассказы», мы не думали о том, для кого этот спектакль – для детей или для родителей. Мы делали его честно, без сюсюканья, без заигрывания, с такими же задачами, с таким же поиском выразительных средств, как если бы мы работали над любой «взрослой», серьезной постановкой. И актеры там играют с полной отдачей. В монологе о том, что любит Мишка, Руслан Вяткин и Леша Архипов выкладываются так, будто это монолог Гамлета. А там огромный текст на пять минут – перечисление продуктов питания. И между прочим, аплодисменты ребята срывают…
– Думаю, что этот монолог Мишки про еду, может быть, даже сложнее, чем монолог Гамлета.
– На самом деле мне тоже так кажется.
Бабушки могут надеяться
– Вот вы как главный режиссер «Глобуса» выбрали для себя курс на интимный, человечный, обращенный к душе детский театр. Как это теперь отразится на репертуаре? Какие премьеры, определяющие вашу новую политику, ожидают нас в ближайшем будущем?
– Я бы сказал, что называть это «новой политикой» нашего театра пока рано. Хотя планы, конечно, есть. Мы хотели продолжить ряд, так удачно начатый «Чуком и Геком», спектаклем «Чарли и шоколадная фабрика». Но поскольку это не получилось, и постановка пока откладывается, идем дальше, расширяем поиск. На вторую половину сезона у нас запланирован спектакль Кати Гроховской «Момо» по пьесе немецкого автора Михаэля Энде, того самого, что написал «Бесконечную историю».
Еще у меня лежат две замечательные истории, которые, на мой взгляд, обязательно должны быть в нашем театре. Это «Сказки о Ежике и Медвежонке» Сергея Козлова и чудесный текст известного французского режиссера Жоэля Помра, который переписал «Пиноккио». Но это уже планы на будущее.
– Не сказать, что очень уж масштабные.
– А я ведь и говорил, что мы не собираемся совершать революцию за несколько месяцев. Слишком мощную силу инерции нам придется преодолевать – причем по всем направлениям: инерцию творцов, инерцию рекламы, инерцию театральной критики, даже инерцию родителей. Только у детей нет этой инерции. Но постепенно – будучи оптимистом, я очень на это надеюсь, - мы такой поворот совершим.
Я рад, что по крайней мере в «Глобусе» это понимание есть. Даже на уровне финансовых затрат – никто не говорит, что для детей надо делать «дешево и сердито», мол, и так сойдет. А когда есть, на что опереться материально, дальше уже начинается зона ответственности художника, автора спектакля, который определяет для себя уровень задач и задает творческие ориентиры.
Так что кардинальных перемен в нынешнем театральном сезоне не обещаю, но думаю, что за наши новые спектакли дети нам будут благодарны.
– Значит, к тому времени, когда я стану бабушкой, у меня есть шанс привести своих внуков в театр, который я люблю и помню с детства? Спасибо, это очень обнадеживает. Впрочем, в бабушки я не сильно тороплюсь, так что у меня есть время подождать…
