«А зори здесь тихие»: Простите, не уберегли

Поставила спектакль «А зори здесь тихие» главный режиссёр театра, заслуженный деятель искусств России Элеонора Титкова по произведению новосибирского композитора Андрея Кротова и его супруги – музыковеда и журналиста Нонны Кротовой. Которые, в свою очередь, работали с первоосновой – повестью Бориса Васильева о пяти девушках-зенитчицах, ценой своей жизни остановивших фашистов. Рискнув соединить практически несоединимое – трагедию и опереточные номера, театр наткнулся на подводные камни в виде текстовой первоосновы. Исходный материал Бориса Васильева сопротивляется замыслу и режиссера и сценаристов – вспучивается и вспенивается , заставляя зрителя смеяться там, где это совсем не предусмотрено, и недоуменно искать смысловые связи , которыми пожертвовали при написании сценария для «музыкальной драмы». На сцене кипят какие-то игрушечные страсти – героини часто ведут себя совсем по-опереточному, падая на пол в истерике и заламывая руки. «За кадром» оставлена настоящая, довоенная жизнь героинь – в «Зорях» она дается крайне схематично, с акцентом на то, что девочки «не догуляли», но уж после войны непременно свое возьмут. «Где вы, мальчики дорогие, где вы, наши женихи?» - лихорадочно интересуется целый взвод зенитчиц, оставшихся без мужского внимания по причине войны. И в этом, собственно, основная проблема Великой Отечественной, как вы понимаете. «Распроклятую немчУру победим, и заживем» - угрожающе поют девушки. О «проклятой немчуре» стоит сказать особо. В спектакле это обобщенный образ. Воплощенный с помощью… кордебалета. Кордебалет несколько минут активно выкидывает коленца под что-то вроде прусского марша, изображая нечто беспощадное, совершенно бесчеловечное, противное. И такое же ненастоящее, как все остальное в спектакле. Женщины в «Зорях» представляют собой явление страшное, и для мужского населения планеты крайне опасное. Особенно если мужик – один, а баб – целый взвод. Кажется, что несчастного Федота вот-вот утащит в кусты если не одна, то другая зенитчица, наряженная в майку-алкоголичку. А уже во втором акте гиперактивная роковая Женечка бегает перед немцами в коротенькой прозрачной ночнушке и веночке, сверкая коленками и разбрызгивая воду – для пущего эротизма. Деревенские бабы и вовсе честно сообщают единственному мужику Федоту, что будут «пользоваться им по очереди». Однако Федот такому положению вещей, кажется, совсем не рад. Гораздо больше Федот рад… немцам. Ведь благодаря «проклятой немчУре» он, наконец, получает возможность поруководить теми, кто обычно понукает им. То есть женщинами. Правда, руководить, как мы уже знаем по первоисточнику, у Федота получается не очень хорошо: чтобы уберечь от немцев, Федот заводит девчат в самый центр трясины. Откуда выбраться без проводника уже не представляется возможным. Гибель в трясине Лизы вызывает почему-то истерический смех в зале. Впрочем, как и каждая последующая смерть. Актрисы на сцене падают по очереди, как будто в обмороки. «Мама, она уснула?» - деловито поинтересовался пятилетний зритель, сидевший рядом со мной. «Уснула, уснула. Скоро проснется и домой пойдет», - успокоила его мать. Но вот что интересно: в финале почему-то все равно хочется плакать. И зал все равно встает, чтобы искупать артистов в аплодисментах. Может, потому, что некоторые песни невозможно убить никаким способом?