Россия продает свою нефть с дисконтом в 20–30% ($20–30 с барреля). При этом власти РФ уверены, что смогут сохранить экспорт «черного золота», несмотря на санкции. Вопросом, зачем нам сохранять экспорт «черного золота», какой в этом смысл, никто не задается. Об этом рассуждает Леонид Крутаков, доцент Финансового университета при Правительстве России.
«Мы видим, как бурно развиваются страны Азии, Китай и Индия, их потребность в энергоресурсах, безусловно, будет расти», – говорит спикер Совета Федерации Валентина Матвиенко. «Снижение запросов (на Западе. – Л. К.) будет компенсировано запросами с Востока», – вторит спикеру пресс-секретарь президента Дмитрий Песков. А вице-премьер Александр Новак успокаивает общественность тем, что благодаря дисконту Россия по-прежнему может продавать свою нефть.
Нет смысловых редутов
Попробуем задаться вопросом, которого избегают ведущие спикеры страны. Зачем продавать «черное золото» дешевле рынка, если купить на этом рынке из-за санкций вы ничего не можете? Вопрос простой, и он не зависит от денежной единицы (доллары, евро, рубли, юани), за которую вы продаете «черное золото».
Если из вопроса убрать дефиницию «черное» и написать просто «золото», то он становится еще более выпуклым. Для начала приведу несколько цифр. По данным агентства Bloomberg, за неделю (17–23 марта) среднесуточные поставки российской нефти были на уровне 3,63 млн барр/сут. Это на 26,4% меньше, чем российский экспорт неделей раньше. МЭА в середине марта предупреждало, что потенциал сокращения нефтяного экспорта России составляет порядка 3 млн барр/сут. При этом МЭА прогнозировало такой уровень снижения на апрель, прогнозируя, что он может вырасти, если санкционные ограничения усилятся.
Много это или мало – 3,63 млн барр/сут? Для понимания достаточно сказать, что в декабре прошлого года экспорт российской нефти и конденсата в среднем составлял 5 млн барр/сут. Но остается основной вопрос: зачем продавать ограниченный природный ресурс, если вы не можете купить нужный вам ресурс в обмен?
Отчасти ответ на этот вопрос дает, как ни странно, Reuters, который приводит выкладки аналитиков Lombard. «Если предположить, что средняя цена российской нефти со скидкой составит около $90/барр, то итоговая цена на нефть в рублях будет около 9 тыс., что вдвое превышает заложенный в бюджет уровень, компенсируя наихудший случай сокращения вдвое объемов экспорта».
Звучит логично. Но логичным этот тезис является только в рамках прежней логики. Логики встраивания России в глобальный рынок. А Россию оттуда, скажем мягко, попросили. Встает еще один (помимо бессмысленности продажи нефти и газа) вопрос: почему мы внутреннюю кредитно-денежную систему увязываем с экспортной выручкой? Почему мы свой инвестиционный потенциал роста жестко связываем с удовлетворением запросов и желаний внешних потребителей?
В рамках прежней логики, когда Россия себя мыслила частью «общего» хозяйственного механизма (этакий цех глобальной фабрики), экономическая модель страны хотя бы отдаленно напоминала национальную. Сегодня эта модель теряет всякий смысл. Нет никакой системной выгоды от продажи нефти и газа, если вы не можете использовать вырученные средства для удовлетворения запросов и желаний внутреннего потребителя. Про рост национальной экономики я даже не говорю.
В общем, вопросов тут больше, чем ответов. Впечатление такое, что мир (внешние условия) перевернулся, а внутренне Россия на уровне управленческого слоя этого до сих пор не осознала. Или боится осознать. Продолжает действовать и отдавать команды в прежней логике.
Продиктовано это может быть только страхом перед будущим, если оно не осознано. Если приводные ремни событий и причины изменений политического и экономического ландшафта планеты не понятны. Иными словами, если стратегические позиции не отрефлексированы и базовые установки не определены. Нет смысловых редутов, опорной точки принятия решений.
Отсроченный нефтяной дефолт
А опорная точка простая. В 1984 году объем мировой добычи впервые превысил объем вновь разведанных запасов, и разрыв этот с тех пор растет. Локально (Россия, Канада, Иран, Венесуэла) запасы растут быстрее добычи, но на глобальном уровне мы имеем дело с отсроченным нефтяным дефолтом. Отсюда растет история с разгоном рынка сжиженного газа, а также ветра и солнца (ВИЭ). Неизбежно складывающийся дефицит энергии надо чем-то покрывать.
Падение запасов нефти носит не линейный характер, оно сегментировано. Если оценивать ситуацию в долларовом эквиваленте, то истощение запасов представляется безадресным, неким общим бедствием, которое и привело мир к глобальному финансовому кризису и политическому дисбалансу. А вот в товарной оценке «общее бедствие» представляется как рост конкурентоспособности одних стран по отношению к другим.
В Северном море общая добыча за семь предкризисных лет снизилась на 40% (до 1,6 млн барр/сут), дебет крупнейшего месторождения Forties к 2005 году упал в 7,5 раз (с 0,5 млн до 65 тыс. барр/сут). Норвегия пик добычи прошла в 2001 году (3,4 млн барр/сут).
Минэнерго США в 2007 году прогнозировало, что к 2030 году добыча Норвегии упадет до 1,4 млн барр/сут, а Англии – до 0,5 млн барр. Производительность крупнейших нефтяных полей Северной Америки, где добывается около 50% нефти, достигла пика намного раньше – в 1983 году. Здесь скрыта истинная причина роста сланцевой добычи. США остро необходимо было закрыть свой внутренний рынок от дефицита на момент глобальных разборок на мировом рынке.
В 1988 году на Северную Америку приходилось около 10% мировых достоверных запасов нефти, к концу 2000-х годов этот показатель упал до 5,6%. Доля Латинской Америки и Африки выросла с 13 до 20%.
Еще больший диспаритет сложился в области прав доступа к мировым запасам нефти. К 2008 году 88% запасов перешли под контроль национальных компаний, доля международных компаний снизилась до 6%, а доля пятерки мейджоров – до 2,3%.
Это цифры, которые невозможно изменить. Они еще накануне кризиса 2008 года диагностировали, что эффекты роста мировой экономики смещаются в сторону энергоизбыточных стран. Именно это преимущество Запад пытается нивелировать с помощью финансовых манипуляций, санкций и реальных боевых действий на Ближнем Востоке и на украинском театре действий (война здесь – лишь часть большой игры).
Эмбарго невозможно
Что дает понимание этих трендов? Оно дает понимание, что эмбарго против российской нефти и газа невозможно. Сегодня идет переконфигурация мировых поставок углеводородов. Российская нефть уходит в Азию. Почему мы при этом дисконтируем до уровня в 30%, непонятно. Зато понятно, что если Россия заморозит на какое-то время экспорт нефти и газа (скажем, на время условного аудита), то мир сойдет с ума.
В свое время Запад пытался объявить России энергетическое эмбарго после Октябрьской революции. Для этого США создали специальный «Фронт Юни» по взысканию с России нефтяной собственности Ротшильдов и Нобелей. Продержался мир без российской нефти до 1922 года.
На Генуэзской конференции правительство большевиков было признано, а европейские компании выстроились в очередь за покупкой бакинской нефти. США в этой очереди были первыми, Рокфеллер намного ранее конференции в Генуе заключил договор с большевиками, после чего позволил новому правительству России пользоваться скидками Standard Oil при закупках нефтяного оборудования в США и выделил кредитную линию.
Тогда роль российской нефти на мировом рынке была велика, но не настолько, как сегодня. А если брать в расчет другие природные ресурсы (титан, никель, уголь, уран, газ и т. д.), то возможное эмбарго на их поставки уже со стороны России просто взорвет мир. Понимание этого обстоятельства и есть база для принятия Россией стратегических решений.
Россия продает свою нефть с дисконтом в 20–30% ($20–30 с барреля). При этом власти РФ уверены, что смогут сохранить экспорт «черного золота», несмотря на санкции. Вопросом, зачем нам сохранять экспорт «черного золота», какой в этом смысл, никто не задается. Об этом рассуждает Леонид Крутаков, доцент Финансового университета при Правительстве России.
«Мы видим, как бурно развиваются страны Азии, Китай и Индия, их потребность в энергоресурсах, безусловно, будет расти», – говорит спикер Совета Федерации Валентина Матвиенко. «Снижение запросов (на Западе. – Л. К.) будет компенсировано запросами с Востока», – вторит спикеру пресс-секретарь президента Дмитрий Песков. А вице-премьер Александр Новак успокаивает общественность тем, что благодаря дисконту Россия по-прежнему может продавать свою нефть.
Нет смысловых редутов
Попробуем задаться вопросом, которого избегают ведущие спикеры страны. Зачем продавать «черное золото» дешевле рынка, если купить на этом рынке из-за санкций вы ничего не можете? Вопрос простой, и он не зависит от денежной единицы (доллары, евро, рубли, юани), за которую вы продаете «черное золото».
Если из вопроса убрать дефиницию «черное» и написать просто «золото», то он становится еще более выпуклым. Для начала приведу несколько цифр. По данным агентства Bloomberg, за неделю (17–23 марта) среднесуточные поставки российской нефти были на уровне 3,63 млн барр/сут. Это на 26,4% меньше, чем российский экспорт неделей раньше. МЭА в середине марта предупреждало, что потенциал сокращения нефтяного экспорта России составляет порядка 3 млн барр/сут. При этом МЭА прогнозировало такой уровень снижения на апрель, прогнозируя, что он может вырасти, если санкционные ограничения усилятся.
Много это или мало – 3,63 млн барр/сут? Для понимания достаточно сказать, что в декабре прошлого года экспорт российской нефти и конденсата в среднем составлял 5 млн барр/сут. Но остается основной вопрос: зачем продавать ограниченный природный ресурс, если вы не можете купить нужный вам ресурс в обмен?
Отчасти ответ на этот вопрос дает, как ни странно, Reuters, который приводит выкладки аналитиков Lombard. «Если предположить, что средняя цена российской нефти со скидкой составит около $90/барр, то итоговая цена на нефть в рублях будет около 9 тыс., что вдвое превышает заложенный в бюджет уровень, компенсируя наихудший случай сокращения вдвое объемов экспорта».
Звучит логично. Но логичным этот тезис является только в рамках прежней логики. Логики встраивания России в глобальный рынок. А Россию оттуда, скажем мягко, попросили. Встает еще один (помимо бессмысленности продажи нефти и газа) вопрос: почему мы внутреннюю кредитно-денежную систему увязываем с экспортной выручкой? Почему мы свой инвестиционный потенциал роста жестко связываем с удовлетворением запросов и желаний внешних потребителей?
В рамках прежней логики, когда Россия себя мыслила частью «общего» хозяйственного механизма (этакий цех глобальной фабрики), экономическая модель страны хотя бы отдаленно напоминала национальную. Сегодня эта модель теряет всякий смысл. Нет никакой системной выгоды от продажи нефти и газа, если вы не можете использовать вырученные средства для удовлетворения запросов и желаний внутреннего потребителя. Про рост национальной экономики я даже не говорю.
В общем, вопросов тут больше, чем ответов. Впечатление такое, что мир (внешние условия) перевернулся, а внутренне Россия на уровне управленческого слоя этого до сих пор не осознала. Или боится осознать. Продолжает действовать и отдавать команды в прежней логике.
Продиктовано это может быть только страхом перед будущим, если оно не осознано. Если приводные ремни событий и причины изменений политического и экономического ландшафта планеты не понятны. Иными словами, если стратегические позиции не отрефлексированы и базовые установки не определены. Нет смысловых редутов, опорной точки принятия решений.
Отсроченный нефтяной дефолт
А опорная точка простая. В 1984 году объем мировой добычи впервые превысил объем вновь разведанных запасов, и разрыв этот с тех пор растет. Локально (Россия, Канада, Иран, Венесуэла) запасы растут быстрее добычи, но на глобальном уровне мы имеем дело с отсроченным нефтяным дефолтом. Отсюда растет история с разгоном рынка сжиженного газа, а также ветра и солнца (ВИЭ). Неизбежно складывающийся дефицит энергии надо чем-то покрывать.
Падение запасов нефти носит не линейный характер, оно сегментировано. Если оценивать ситуацию в долларовом эквиваленте, то истощение запасов представляется безадресным, неким общим бедствием, которое и привело мир к глобальному финансовому кризису и политическому дисбалансу. А вот в товарной оценке «общее бедствие» представляется как рост конкурентоспособности одних стран по отношению к другим.
В Северном море общая добыча за семь предкризисных лет снизилась на 40% (до 1,6 млн барр/сут), дебет крупнейшего месторождения Forties к 2005 году упал в 7,5 раз (с 0,5 млн до 65 тыс. барр/сут). Норвегия пик добычи прошла в 2001 году (3,4 млн барр/сут).
Минэнерго США в 2007 году прогнозировало, что к 2030 году добыча Норвегии упадет до 1,4 млн барр/сут, а Англии – до 0,5 млн барр. Производительность крупнейших нефтяных полей Северной Америки, где добывается около 50% нефти, достигла пика намного раньше – в 1983 году. Здесь скрыта истинная причина роста сланцевой добычи. США остро необходимо было закрыть свой внутренний рынок от дефицита на момент глобальных разборок на мировом рынке.
В 1988 году на Северную Америку приходилось около 10% мировых достоверных запасов нефти, к концу 2000-х годов этот показатель упал до 5,6%. Доля Латинской Америки и Африки выросла с 13 до 20%.
Еще больший диспаритет сложился в области прав доступа к мировым запасам нефти. К 2008 году 88% запасов перешли под контроль национальных компаний, доля международных компаний снизилась до 6%, а доля пятерки мейджоров – до 2,3%.
Это цифры, которые невозможно изменить. Они еще накануне кризиса 2008 года диагностировали, что эффекты роста мировой экономики смещаются в сторону энергоизбыточных стран. Именно это преимущество Запад пытается нивелировать с помощью финансовых манипуляций, санкций и реальных боевых действий на Ближнем Востоке и на украинском театре действий (война здесь – лишь часть большой игры).
Эмбарго невозможно
Что дает понимание этих трендов? Оно дает понимание, что эмбарго против российской нефти и газа невозможно. Сегодня идет переконфигурация мировых поставок углеводородов. Российская нефть уходит в Азию. Почему мы при этом дисконтируем до уровня в 30%, непонятно. Зато понятно, что если Россия заморозит на какое-то время экспорт нефти и газа (скажем, на время условного аудита), то мир сойдет с ума.
В свое время Запад пытался объявить России энергетическое эмбарго после Октябрьской революции. Для этого США создали специальный «Фронт Юни» по взысканию с России нефтяной собственности Ротшильдов и Нобелей. Продержался мир без российской нефти до 1922 года.
На Генуэзской конференции правительство большевиков было признано, а европейские компании выстроились в очередь за покупкой бакинской нефти. США в этой очереди были первыми, Рокфеллер намного ранее конференции в Генуе заключил договор с большевиками, после чего позволил новому правительству России пользоваться скидками Standard Oil при закупках нефтяного оборудования в США и выделил кредитную линию.
Тогда роль российской нефти на мировом рынке была велика, но не настолько, как сегодня. А если брать в расчет другие природные ресурсы (титан, никель, уголь, уран, газ и т. д.), то возможное эмбарго на их поставки уже со стороны России просто взорвет мир. Понимание этого обстоятельства и есть база для принятия Россией стратегических решений.
