Главы четырех российских регионов – Владимирской области, Приморского и Хабаровского краев, республики Хакасия в результате сентябрьских выборов потеряли власть. О том, почему это произошло, о «новой» политической реальности размышляет доктор социологических наук Константин Антонов.
Накануне первого и второго туров голосования в четырех регионах, ставших «мятежными», ничего не предвещало такого исхода выборов. В руках «крепких хозяйственников» и «молодого технократа» были административный и материальный ресурсы, ядро отмобилизованных бюджетников, полный контроль над СМИ, поддержка условного Кремля и лично президента. Этого всегда с лихвой хватало для того, чтобы «уверенно» побеждать с большим перевесом уже в первом туре. Но, что-то пошло не так. Они проиграли, и кому! Избиратель выбрал отнюдь не альтернативу. Избиратель проголосовал за коня, которого Калигула привел в Сенат. Если бы он привел туда осла или барана – проголосовали бы и за них.
Проигравшие что-то говорили избирателю. Он их слушал, да не поверил, или не услышал, коммуникация не сработала. Почему?
Проигравшие были уверены, что телевизор, «почта и телеграф», классический контроль над которыми столетиями и десятилетиями обеспечивали контроль над умами и чувствами масс, и на этот раз приведут к желаемому результату. Думали, все нити у нас в руках, дернем за веревочки – бюллетени в урны сами посыплются, с галочками в нужной графе. Не случилось, и вот почему.
1. В традиционной культуре человек синхронизировал свою повседневность с презентуемой ему медиареальностью. Медиа поставляли индивиду сконструированную картину мира, которую он должен был воспринимать как единственно объективную, как свою. Так было до «коммуникативной» эпохи, когда индивид получил возможность верифицировать то, что предлагают ему традиционные медиа. И, даже не столько сами медиа, сколько используемые ими медиаформаты.
Индивид видел картинку: пенсионная реформа нужна, потому что везде уже возраст повышен, люди стали жить дольше, бюджет страны не выдержит, если ничего не реформировать. Но индивид, отойдя от телевизора, заходит в свой аккаунт в социальных сетях и читает о том, что у очередного банка отозвана лицензия за то, что этот банк вывел миллиарды долларов за границу, где они там сгинули на чьих-то темных счетах. Возмущается, что судья в Красноярском крае празднует свадьбу своего дитя за несколько миллионов долларов. Уже не удивляется тому, что задержали очередного чиновника, у которого под подушкой нашли миллиард наличными. Ему никогда не снилась даже часть лишь месячной зарплаты бывшего пресс-секретаря Медведева Натальи Тимаковой, которая перешла на работу в государственный банк с месячным окладом в 2 миллиона рублей, как бы много и тяжело он ни работал.
Индивид возвращается и включает телевизор, а там об этом – ничего! А если и есть какие-то куцые сообщения, то индивид не получает ответ на вопрос: доколе это все будет продолжаться! Почему воруют, почему экономика не растет. «Ну все! Хватит морочить мне голову!» – решает индивид!
В итоге: презентуемая медиареальность никак не синхронизируется с когнитивными структурами потребителя информации в «традиционных» медиа. А «проигравшие» так рассчитывали на их волшебную силу! Поэтому медиаформаты, с помощью которых проигравшие рассчитывали консолидировать вокруг себя аудиторию избирателей, привели к обратному эффекту – отчуждению зрителя-читателя от заказчика именно такой медиареальности.
2. Политтехнологи поняли – что-то не так с опосредованной коммуникацией, поэтому в последние годы мучают своих клиентов коммуникацией прямой. Пишут отчеты: проведено 100 встреч, в которых приняло участие 100 тысяч человек. Сто тысяч избирателей услышали клиента, аплодировали, никто тухлое яйцо не бросил – записываем их в актив. На деле оказалось, что из этих 100 тысяч за клиента проголосовала четверть. В чем дело?
А дело в том, что политтехнологи и их клиенты почему-то по-прежнему считают избирателя гомогенной аудиторией, совершенно игнорируя сетевые структурообразующие механизмы. Возьмем, к примеру, заводскую ячейку «Единой России». Их сто человек, за клиента проголосовали 25. А что остальные? Токарь-единоросс Иванов, получающий 30 тысяч рублей зарплаты задается вопросом: а с чего это я буду голосовать за однопартийца Сидорова-владельца моего завода, который на днях прикупил очередную яхту? Этот пример одноклеточный. На самом деле социальные дифференциации сегодня гораздо сложнее и разнообразнее. Современные коммуникации заметно стимулируют и определяют этот процесс. Дифференциация и консолидация происходит не в численно больших по количеству социальных группах, а напротив, в численно большом множестве малых групп, которые, впрочем, имеют большое количество точек сопряжения друг с другом, на основе которых формируются локальные, временные союзы и солидарности для совместного решения частных проблем. Понятно, что этот феномен требует принципиально иных подходов к организации взаимодействия – вместо попыток администрирования и установления контроля над коммуникацией с этим сетевым множеством, необходимы иные, диалоговые формы и механизмы, позволяющие включить эти сетевые множества в процесс принятия решений, сделать их сопричастными процессу, при одновременном учете естественных и имманентных противоречий. А этого ни политтехнологи, держащие руку на телекнопке, ни их клиенты не умеют.
3. Консолидация малых групп, как и раньше, произошла на основе традиционных маркеров «за» и «против». «Мятежники» в четырех регионах проголосовали за оппозиционных кандидатов не потому что они все «за» «новых», а потому что они были «против» «нынешних» (теперь уже – бывших). Но, анализ сухой статистики результатов выборов позволяет обратить внимание еще на один момент. Значительная часть избирателей никогда в жизни не стала бы голосовать за Коновалова или Фургала. Раньше протестное голосование выражалось в отказе участия в выборах или в порче бюллетеней. Но сейчас мы наблюдаем феномен – произошла консолидация на основе «отсутствия противоречий». Этот тот самый случай реализации типичной для сетевого общества модели противоречий: ячейки этого сетевого общества разные, непохожие друг на друга, и даже конфликтные друг другу. Но у них есть крохотные точки соприкосновения, и при определенных условиях они соприкасаются друг с другом, обнаруживая не согласие, а именно – отсутствие противоречий. Этого достаточно, чтобы сформировать временный союз и организовать совместное действие. Политтехнологам и их клиентам необходимо знать не только эти «точки», но и уметь их «соединять». А этого, как оказалось, делать они не умеют.
4. Политика в России всегда была персонифицирована, обеспечивая устойчивый спрос на лидеров-харизматиков. Такому атаману многое прощалось, за ним готовы были идти, даже если и знали, что он далеко не безгрешен. Глав четырех «мятежных» регионов ни лидерами, ни харизматиками не являются. Но, вот ведь парадокс: те, кто их победил, тоже далеко не лидеры и не образцы для подражания – серые мышки и случайные люди. Однако они, в соответствии с законами сетевого общества, используя соответствующие коммуникативные форматы, оказались весьма успешными модераторами. А это означает, что сейчас востребован новый тип лидерства, когда лидер должен быть одновременно и модератором. Проще говоря, формируется иное коммуникативное требование к лидеру – уметь коммунициировать, разговаривать, вовлекать людей и сетевые сообщества в орбиту своих интересов, учитывая при этом их собственные интересы. Только тогда действие лидера может рассчитывать на успех, когда оно, еще на стадии актуализации, будет воспринято сетевыми сообществами и приведет к их соучастию. А это – совершенно иное качество публичной политики, которому, возможно, и учат на президентских кадровых курсах. Мобилизация вокруг «вождя» и демиурга уступила место мобилизации вокруг модератора. Но это очень не устойчивая солидарность. В идеале лидер должен быть компетентным модератором.
5. Если раньше повседневность индивида разделялась, условно говоря, периодами до и после программы «Время» (или иного медиаформата), то сейчас индивид с помощью гаджета всегда находится в ситуации информационного мейнстрима. Им бесполезно руководить, фильтруя, цензурируя или распределяя информационные потоки. Индивид может мгновенно вступить в коммуникацию для того, чтобы получить или верифицировать получаемую информацию. Новая коммуникативная реальность значительно повысила экспертные компетенции населения, скорость принятия решений и выработку мнений по значительно большему кругу проблем. Никакой сакрализации власти! Напротив, власть оказывается как на тарелочке – за любым промахом следует оценка и реакция. Если на это действие власть продолжает не обращать внимания, то, как минимум, следует отчуждение от власти. Что мы и наблюдали в «мятежных» регионах.
И, наконец, последнее. Говорят – Путин проиграл, поставив «не на тех». Бесспорно, если бы Путин принял участие в сентябрьских выборах, он победил бы примерно с тем же результатом, что и в марте. Еще пример – по 80% получили на выборах в сентябре губернаторы Омской и Магаданской областей. Значит, то, что произошло в Приморье, Хакасии, Хабаровском крае и Владимирской области – не универсально! Было бы весьма просто и непродуктивно сводить все к банальному описанию в стиле - кто проиграл, а кто выиграл. Дело в более фундаментальных вещах. Однако это обстоятельство не говорит о том, что результаты в четырех регионах – лишь частные случаи. Дело куда более серьезно!
