Прецедент «хакера» Жоглика: «разврат» школы и пробелы системы

Дело «школьника-хакера» Владимира Жоглика в кругах новосибирских адвокатов теперь считается уникальным. Особенное в нем все. Во-первых, попытка правоохранительных органов отправить за решетку подростка, который занимался исправлением оценок в электронном дневнике. Во-вторых, поведение директора, которая намеренно топила в суде своего ученика. В-третьих, процесс, который длился почти два с половиной года. В-четвертых, резкий отказ от обвинений прокуратуры, которая поначалу на них настаивала. Корреспондент Сибкрай.ru поговорила об этом деле с адвокатом Александром Баляном и узнала наиболее противоречивые тонкости дела «школьника-хакера».

Суд прекратил уголовное преследование бывшего ученика гимназии №5 12 февраля. Владимира Жоглика обвиняли в неправомерном доступе к компьютерной информации. Согласно материалам дела, молодой человек исправлял оценки в электронном дневнике – как свои, так и одноклассников. Уголовное преследование длилось с 2016 года, во время расследования и разбирательства Жоглик находился под подпиской о невыезде.

Дело прекратили по реабилитирующему основанию с формулировкой «за отсутствием состава преступления». Суд утвердил за «школьником-хакером» Владимиром Жогликом право на реабилитацию и компенсацию за незаконное преследование от государства. В суде бывшего гимназиста поддержали новосибирские журналисты и общественники, его защитой занимались несколько адвокатов из Новосибирской городской коллегии адвокатов – работали они над делом на безвозмездной основе. Корреспондент портала Сибкрай.ru побеседовала с основным защитником Александром Баляном на острую тему современных школьных и правоохранительных порядков.

– Александр, расскажите, что вы увидели, когда взялись за дело? С какими сложностями столкнулись и что пришлось преодолевать? 

– Войдя в дело, я обнаружил, что оно возбуждено на основе заявления директора школы, выписки из электронного дневника об исправлении оценок и признания Владимира в том, что он их исправлял. Больше в этом деле ничего, заслуживающего внимания в отношении обвинения, не было. Были, конечно, допросы учителей, но они явно указывали на дыры в информационной безопасности школы. Из допросов был понятен способ, каким можно было исправлять оценки абсолютно любому человеку. Что касается обвинительного заключения, то в нем было прописано, что исправляя оценки, школьник причинил моральный вред гимназии. Еще раз – исправляя персональные данные других людей, Вова нанес МОРАЛЬНЫЙ вред гимназии. Начнем с того, что моральный вред юридическому лицу по закону причинить невозможно. И персональные данные принадлежат ученикам, а не школе. Поскольку оценки исправлялись по личной просьбе одноклассников Володи, обвинению нужно было определить потерпевших, характер и размер вреда. Поэтому суд дело вернул прокурору, чтобы потом следствие попыталось исправить недостатки обвинительного заключения. Мы рассчитывали, что дело окажется у следователя, и он поймет бесперспективность и неразрешимость задач, которые мы поставили перед судом. Ведь нельзя найти в этом деле потерпевших – никто и ничего указанного в законе не потерпел. Поэтому была уверенность, что после возврата дела в прокуратуру, оно утонет в сотнях других дел, ошибочно возбужденных. 

– Но следствие все-таки смогло найти в этом деле потерпевших?  

– Реальных – конечно же, нет. Суд указал прокурору, что следует выяснить, есть ли в деле потерпевшие и если есть, то установить, какой вред конкретно был причинен каждому из них. Мы пытались избежать пустой траты времени и нервов. Моя первая просьба после судебного заседания была адресована к директору. Еще в зале суда я предложил поговорить и вместе придумать, каким образом совместно исправить накопленные ошибки. Она же все слышала сама и видела несостоятельность обвинения. Но директор ответила, что ей некогда и в ближайшие полтора месяца тоже будет некогда – она уйдет в отпуск. Далее я попытался поговорить со следователем и руководителем следствия. Все разговоры следствие сводило на то, что необходимо согласиться с прекращением уголовного дела по нереабилитирующим основаниям. То есть оставить юношу виноватым и лишить возможности в будущем работать по любимой специальности.

Поиском потерпевших следователи занимались год. В итоге приняли на веру заявление директора, что школе был причинен ущерб аж в два миллиона рублей тем, что мальчик исправлял оценки. Мол, из гимназии начали массово отчисляться дети – значит, гимназия потерпевшая сторона. И еще довод – школа из-за общественного резонанса и молвы в СМИ не смогла получить государственную субсидию как раз в два миллиона рублей. На адвокатский запрос в министерство образования области и департамент образования города последовал ответ, что ничего подобного не было! Никакого ущерба, никаких неполученных из-за Жоглика госсубсидий. Плюс ко всему, следствие посчитало, что было нарушено конституционное право учащихся на образование, то есть возможность иметь адекватные оценки. Однако не было указано, чье право конкретно было нарушено, они не нашли этих людей. А ребят, оценки которых якобы исправлял Вова, следователь отдельно признал потерпевшими – от «модификации персональных данных» – их оценок. Они же при этом все подтвердили, что пострадавшими себя не считают, и никакого вреда им причинено не было. Двое ребят даже написали жалобы на постановления о признании их потерпевшими, считая, что вовлечение в уголовный процесс на стороне обвинения нарушает их права. Они сочли для себя недопустимым и позорным становиться обвинителем для своего товарища, выполнявшего их просьбы.
 
– На завершающем заседании в суде бывший начальник следствия Советского района Ольга Зубарева рассказала, что является членом попечительского совета гимназии №5. И ее удивило, что вопрос о Владимире не был вынесен на общественное обсуждение в школе перед тем, как руководство приняло такое противоречивое решение как передача дела в полицию. Были ли вообще директором предприняты какие-то меры педагогического воздействия на Володю? Как директор попыталась разобраться в этой ситуации? 

– Меры педагогического воздействия заключались в том, что директор спросила у школьников, кто исправлял оценки? Когда Володя признался, что он был одним из тех, кто делал это – его вызвали на педсовет и потребовали извинения. Что он, собственно, сделал еще до педагогического совета: извинился перед каждым учителем в отдельности. После совета директор потребовала написать заявление об отчислении из школы. Мама за него написала заявление, поскольку Жоглик еще был несовершеннолетним. Но вечером семья сообразила, что через неделю все школьники будут писать итоговое сочинение – это допуск к ЕГЭ. То есть, если сочинение не напишешь, то ЕГЭ не сдаешь, а, значит, в этом году точно никуда не поступаешь. За неделю Вова, возможно, отчислиться успел бы. Но вот куда-то устроиться – точно нет. На следующий день мама вернулась в школу и попросила у директора возможность доучиться. Директор возмутилась такой самодеятельностью мамы, которую уже прилюдно «согнула», и пригрозила отправлением материалов дела в полицию и тюрьмой. Мама еще раз попросила не ломать ребенку судьбу, но ее не услышали. Так что, видимо, меры педагогического воздействия в этом случае – это обращение в полицию и склонение подчиненных ей педагогов к участию в преследовании ученика.

– Общественный совет при министерстве образования области накануне обсуждал действия директора. У них возник вопрос – а соответствует ли директор своей должности, раз таким категоричным образом относится к своим ученикам. Как вы считаете, целесообразна ли проверка? 

– Считаю, что это обязательно должно произойти. Меня шокировало то, что директор отказалась даже разговаривать с защитой. Ведь была возможность урегулировать эту ситуацию мирно. Даже после того, как она сделала ошибку – могла ее признать, как признал свою ошибку Володя. Но у нее не нашлось мужества и профессиональной честности, человеческой порядочности. Все было наоборот – директор продолжала преследовать бывшего школьника вплоть до ноября прошлого года, когда подавала последние документы. Это достаточно странное для педагога поведение – повод для проверки. Возможно, это профессиональная беспомощность. Когда педагог обращается в правоохранительные органы? Когда перед ним закоренелый преступник или человек, совершивший тяжкие деяния, а ты как педагог ничего не можешь сделать? И неужели руководитель школы ничего не смогла сделать с исправлением оценок и с мальчиком, который так нашалил? Тут вопрос о ее профессиональной пригодности. Во все времена школьники исправляли оценки: затирали журналы, теряли их, даже сжигали. Но учителя как-то справлялись с этим – и ребята выросли, в основном, замечательные. Потому что учителя реагировали адекватно на детские шалости, соответствовали своим должностям. А здесь директор сама не стала выполнять свои обязанности и учителей втянула в какую-то позорную гонку. Они вынуждены были как-то уворачиваться на допросах, порой, говорить неправду относительно этой ситуации. Так что есть и еще один тревожный момент – это разврат, который посеяла директор в учительском коллективе. 

– Все в последнее время говорят о том, что Вова не один исправлял оценки в электронном журнале. Но, тем не менее, преследованию два года подвергался именно он.
 
– Про это вообще отдельная история. Поводом для того, чтобы началась проверка, послужило то, что одноклассник Володи попался прямо учителю. То есть, сидел за ее столом и в рабочем компьютере исправлял оценки. Этот мальчик к ответственности привлечен не был. Второй одноклассник, как было установлено материалами дела, добыл логин и пароль администратора электронного дневника с помощью специальной программы, которую скачал из интернета. Ни к какой ответственности он также не был привлечен. В отношении одноклассников Жоглика, которые просили изменить свои данные, тоже не было ничего подобного. Вот такое демонстративное неравенство в этой школе, поиск слабой жертвы. Директор, как я понимаю, просто искала того, на ком можно показать свою власть и самоутвердиться в педагогическом, ученическом коллективе.

Таким людям рискованно доверять власть над детьми. Может, засидевшемуся десятки лет директору уже пора отдохнуть? Может, просто перестало хватать душевных сил и авторитета на честную, профессиональную и человечную работу... Ну если нет сил, то может, пора на заслуженный отдых? 

– Суд постановил, что состава преступления в поступках Володи нет. Тем не менее, многие комментаторы в интернете возмущаются, мол, неужели теперь можно безнаказанно исправлять оценки в школе, бить стекла или бросаться на учителей. Считаете ли вы, что Жоглик остался безнаказанным? 

– Начнем с того, что не доказано, что он вообще что-то совершил. Да, он признался, что исправлял школьные оценки. Но его даже не спросили какие, а просто вменили 51 исправленную отметку, которые смогли найти в электронном журнале. Во-вторых, а то, что остальные школьники остались безнаказанными – этих комментаторов не возмущает? И еще: а мы любое нарушение должны уголовно наказывать? Так невыполнение домашней работы, пропуск занятий или беготня на переменах – реально прямые нарушения обязанностей учениками! Меры педагогического воздействия – вот какое наказание должно быть в этом случае. Это шалость детская, не будем же мы всех детей превращать в уголовников! А что касается Владимира…Человек полтора года находился под подпиской о невыезде. Эти условия совсем ничем не отличаются от условного осуждения. Он не мог никуда двинуться и постоянно вынужден был отмечаться. Ребенок без суда фактически отбыл полтора года условного осуждения. А это, между прочим, близко к максимальному сроку по этому закону. Это и по отношению ко взрослому плохо, а уж отношению к подростку – недопустимо. С ребенком  такое  «разбирательство» просто позорно – из него насильно делали уголовника.

Полиция Советского района, похоже, «специалист» по умным детям. Только в моей практике за полгода было два подобных случая. К делу Жоглика добавилось еще дело ребят, которые переходили в неположенном месте железнодорожные пути. Ребята – физматшкольники, приехали со Всероссийской олимпиады, которую они выиграли и по недосмотру нарушили правила перехода дороги. Их за это сначала заслуженно задержали на пару часов строгих разговоров полицейские на месте. А потом инспектор по делам несовершеннолетних Советского РУВД сходу поставил их на учет как трудновоспитуемых. Мы два с половиной месяца это отменяли в суде и прокуратуре. Все это благополучные дети –  прекрасная возможность, чтобы решить свои шкурные  вопросы! Проще же взять детей, которые хорошо учатся, проживают под круглосуточным присмотром в общежитии физматшколы, участвуют в олимпиадах – и поставить их на учет, чем гоняться за неблагополучными детьми по баракам и бомжатникам, чтобы потом присматривать за ними, заботиться. И так раз за разом. То Жоглика, который своей робототехникой занимается, отправляют и делают уголовником, то детей, которые перешли дорогу в неположенном месте зачем-то ставят на учет, как неблагополучных. Складывается ощущение, что Советская полиция имеет от кого-то установку – за детьми гоняться. Причем выбирают они странные жертвы, над которыми можно покуражиться без труда. 

– Буквально за четыре дня до предварительного заседания, был брифинг прокуратуры, на котором заместитель прокурора Сергей Медведев говорил следующее: «Следователь пришел к выводу, что в действиях Жоглика усматривается правонарушение, имеющее признаки общественно опасного деяния. Надзирающий прокурор с таким решением согласился». Как так получилось, что через несколько дней прокуратура внезапно становится несогласной с таким решением? 

– Прокуратура приняла заведомо необоснованное, незаконное решение, утвердив обвинительное заключение. И прокурорский работник, который это сделал, поучаствовал в незаконном привлечении к уголовной ответственности подростка. Они точно знали на тот момент, что это не по закону. Ведь принять через несколько дней совершенно противоположное решение на тех же материалах дела, которые они только что прочли – практически невозможно. Значит, что местный прокурорский чиновник изначально принял заведомо незаконное решение, а потом система его поправила. И хорошо, что в этот раз вышестоящий прокурор использовал право отказаться от обвинения в пользу невиновного человека.

– Вы говорили в суде, что такая практика очень нераспространенная. Чтобы на предварительном заседании, на непубличном слушании прокуратура отказалась от обвинений. Можно ли назвать этот случай уникальным? 

– На моей практике такое происходит впервые. И в практике тех адвокатов, которые за эти дни мне позвонили и написали. Чтобы убедиться, что в деянии нет состава преступления – требуется какое-то время, ознакомление с материалами дела. И если они утвердили обвинения, то довольно трудно принять противоположное решение с такой скоростью. На предварительном заседании и без использования новых материалов, полученных в состязании с защитой. Ведь ранее мы писали ходатайство о прекращении уголовного дела, где подробно изложили свои доводы и получили ответ от них с отказом. Возможно, позже прокурор более внимательно отнесся к этим доводам. А может, вышестоящая прокуратура жестко обратила их внимание на явные и неисправимые ошибки обвинения. 

– На финальном заседании от вас прозвучала фраза об обжаловании судебного решения. Какая формулировка судьи вам не понравилась? 

– Мне не понравилась формулировки в описательно-мотивировочной части. Резолютивная часть, где написаны основания прекращении, идеальна. А вот описание того, что происходило в суде, в этом постановлении не соответствует действительности. Суд указал, что прокурор правильно сделал вывод о наличии других признаков состава преступления. Мол, верны все, кроме причиненного ущерба. В этом предварительном заседании ничего подобного установлено просто быть не могло. То есть у нас на предварительном судебном заседании успели только прочесть постановление о предъявлении обвинения – и прокурор сразу заявил об отказе от него. Как суд смог установить правильность выводов прокурора о наличии признаков состава без исследования доказательств? Это даже теоретически невозможно. Далее указано, что защита эти выводы прокурора поддержала. Ничего подобного не было, мы не поддерживали прокурора в части его выводов о других признаках состава преступления. Конечно, это не влияет на содержание итогового вывода суда. Но все равно, очевидно, что допущена ошибка. 

– Как вы считаете, нужно ли по отношению к несовершеннолетним менять тактику? Не нужно ли, допустим, пытаться градировать их поступки? 

– Разделять поступки по степени тяжести нужно не только в отношении к несовершеннолетним. Ведь что такое малозначительность? Это отсутствие достаточного уровня общественной опасности. Разделять деяния следует и по мотиву. Вот, например, человек разрезает кому-то ножом живот, что приводит к смерти. По признакам объективной стороны – один другого режет. Похоже на убийство? Но при этом, представьте, что мотив был другой. Человек режет другого не для того, чтобы убить, а для того, чтобы лечить. Он врач. То есть субъективная сторона имеет значение. Что касается Жоглика, то имеет значение и степень тяжести, и мотив. И следователь, и прокурор обязаны уметь разделять деяния по этим характеристикам. 

– Стоит ли как-то по-другому регламентировать действия правоохранительных органов в подростковой сфере, в сфере образования? 

– Похоже, в этой обстановке стал необходим какой-то специальный регламент. Во-первых, необходимо быстрее принимать решения в делах, связанных с детьми. То есть, установить особый, ускоренный порядок принятия решения по вопросам, касающимся образовательного процесса и нахождения детей в учебных заведениях. Во-вторых, надо относится к таким делам с особой аккуратностью. Школа – это деликатная сфера, надо понимать, что поведение несовершеннолетнего не настолько ответственно, как поведение взрослого.  Для этого уже существуют специальные нормы закона и международные обязательства, принятые нашей страной. Просто не всегда они выполняются. Возможно, придется как-то регламентировать это на уровне ведомств. Конечно, не должно допускаться чрезмерной жестокости по отношению к детям, как и волокиты, что само по себе является особой формой жестокости против подростков, психика которых часто очень подвижна.

– Насколько всем известно, вы взяли Владимира под защиту на бесплатной основе. Скажите, что сподвигло вас на такое решение? 

– Я не пользователь соцсетей, поэтому история Володи почти до самого первого суда была мне неизвестна. О нем мне рассказала моя сестра, которую возмутило и шокировало, что происходит какая-то беспросветная несправедливость в этом деле. Ничего нового для профессионального защитника, конечно, но – просьба родного мне человека... Узнав минимальные подробности, я сперва не понял, зачем мне браться за это дело. Ведь школьник уже подписал все, что ему дали на следствии, вплоть до признания вины и просьбы осудить его без разбирательства – что здесь делать боевому адвокату? Браться за такое дело – только обманывать человека. Потом ко мне обратилась мама Владимира – Лилия Жоглик. Очень самоотверженная мама, готовая биться до последнего за будущее своего ребенка. Но ведь и это я на своей практике тоже видел. Потом я познакомился с Вовой. Он оказался ровесником моего сына. Но у моего сына, как и детей, просивших Володю исправить им оценки, есть отец, мужчина, который обязан воспитывать и защищать сына. А Володя с рождения живет с мамой. Которая на двух работах работала, чтоб дать сыну приличное образование. Какие тут и с кого можно взять деньги? Главное было найти время и так случилось, что я его нашел. И главное для меня было понять, что моя защита не навредит – не убедит его в возможности безнаказанно нарушать закон и интересы других людей. Я жестко, по-мужски, поговорил с ним – и убедился в главном, что он достоин защиты. Оказалось, его обманули в полиции. Попросили подписать документы и пообещали, что на этом все закончится. Так за два рабочих дня до первого заседания мы все-таки взялись за дело. Изучали его дни и ночи. В итоге – нашли недочеты и суд вернул дело в прокуратуру. Однако дело двинулось на второй круг – а бросать тех, кто тебе доверился и достойно держится – последнее дело. Вот и пришлось опять включиться, чтобы довести все до победного конца.